Я помню...

Но торжественных событий не наступило. Напротив, даже в нашем далеком захолустье уже первые дни войны ознаменовались событиями, которые не могли не поразить меня. В начале августа началась мобилизация. Мимо нас по Чухломской дороге потянулись колонны ратников второго разряда. Длинная колонна бородатых мужиков, которым были выданы фуражки с крестом вместо кокарды (уцелевшим, видимо, еще со времен Крымской войны, а может быть, и более раннего времени), двигались от собора к Чухломе. Это были уже пожилые люди. Кругом них толпились ревущие вовсю бабы с детьми, старики, пришедшие их провожать. Большинство ратников были пьяны. Но, видимо, и это не могло заглушить их горя, предчувствия чего-то недоброго и страшного. Действительно: «немногие вернулись с поля…» Крики и рев толпы ужасали.

Но вот раздалась команда. Роты нестройными рядами двинулись в путь. Женщины и дети подняли такой вой, что сердце захолодело. Вся эта картина потрясла до глубины души. Да и многие ратники, как они ни были пьяны, не удерживались и ревели как дети.

Впоследствии мне самому неоднократно приходилось отправляться в армию, а потом и на фронт. Нас также провожали. Но никогда мне не приходилось больше видеть таких потрясающих проводов, как в 1914 году.

Вскоре после описанных проводов на фронт, в Солигалич неожиданно для нас наехало множество невиданных до тех пор людей. Это были немцы, жившие в крупных центрах России, — промышленники, коммерсанты, инженеры, служащие на заводах, управляющие имениями и пр. Всех их выслали в нашу глушь в связи с войной. Надо сказать, что выглядели они особенно, видимо, были достаточно богаты и интеллигентны, в отличие от наших горожан. Конечно, мы тотчас же познакомились с некоторыми из них «на Бойне» — где мы и они купались каждодневно, хотя Ильин день уже минул. Впервые мы услышали и немецкую речь, совершенно непонятную нам, как и разговор татар. Впрочем, все они хорошо говорили по-русски. Вот теперь, много лет спустя, мне становится непонятным совершенное равнодушие горожан к немцам. Никто даже и не подумал воспользоваться случаем поучиться говорить по-немецки. Лишь какой-нибудь весельчак немец выучит случайно попавшегося ему мальчишку ругаться по-немецки. И все. А между тем, при общении с немцами, в нашем возрасте за какие-нибудь полгода можно было научиться кой-что и болтать по-немецки.

Вскоре в городе появились и первые пленные австрийцы в своих странных мундирах. Они находились на другом режиме, и общаться мы могли с ними только тогда, когда их выгоняли на работы.

В такой обстановке некоторого оживления городского уклада, который вносили немцы, продолжалась наша учеба в последнем классе училища. Мы повзрослели и уже не «шалили» так, как в раннем детстве. Главным в наших занятиях в училище было изучение «церковного устава». Мы имели дело с церковными книгами — триодью постной и цветной, следовательной псалтырью, общими и месячными минеями. Целью изучения этих книг было — научиться, как вести службу в тот или иной день, праздник, или в память какого-либо святого. Сторож Василий приносил в класс по указанию преподавателя И.П.Перебаскина десяток огромных церковных книг. Перебаскин, вызывая к доске, спрашивал: «Как надо служить заутреню в среду на четвертой неделе Великого поста, если в этот день память Марии Египетской?» Для непосвященных такая премудрость кажется несложной, на самом же деле требовалось учесть несколько тонкостей, незнание которых недопустимо не только для попа, но и для дьячка. Приходилось перелистывать и искать нужные места в этих толстых больших книгах в красных кожаных переплетах.

Когда я был еще в третьем классе училища, у нас появились два новых учителя. Один из них, уже упоминавшийся, кажется, университетский филолог Сергей Петрович Скворцов, стал преподавать у нас латынь. Он был более подготовлен, чем Н.И.Сахаров, но все равно — латынь не лезла в мозги. Сказалась наша отсталость и нелепый метод преподавания. Все же Скворцову удавалось больше. Он был остроумен, добродушен и снисходителен к нашему невежеству.