Я, Потрошитель

Я прошел мимо водонапорной станции Олдгейт, затем по Хаундсдитч и Дьюк и там отыскал то место, где наткнулся на миссис Эддоус и сделал ей предложение, после чего она отвела меня в темноту в глубь Митр-стрит. Дойдя до этой улицы, я свернул и оказался окружен с обеих сторон невысокими жилыми зданиями, ничем не примечательными, кроме своей абсолютной непримечательности. Через квартал улица привела на Митр-сквер, и в обычный день одинокий человек, прошедший под аркой, возможно, и привлек бы к себе какое-нибудь внимание, ибо какое у него могло быть здесь дело, но только не сегодня, поскольку площадь по-прежнему наслаждалась той славой, которую подарил ей мой предыдущий визит.

Не могу сказать, что люди толпились плечо к плечу, как на Всемирной выставке, но все же зеваки были повсюду, в основном собравшиеся в правом углу, там, где миссис Эддоус встретила свою судьбу. У меня не возникло желания пойти туда и протиснуться сквозь толпу, только чтобы увидеть пятачок брусчатки, ничем не отличающийся от любой другой брусчатки; вместо этого я впитал в себя всю площадь целиком, увидев при свете солнца то, что прежде было укутано темнотой.

Митр-сквер представляла собой разномастные и разновозрастные кирпичные строения, без какой-либо видимой причины окружившие небольшое свободное пространство посреди городских джунглей. В планировке, если площадь кто-то вообще планировал, не чувствовалось ни рисунка, ни замысла, ни расчета, ни ума и уж тем более таланта; но, скорее всего, она просто возникла сама собой, по мере того как вокруг нее беспорядочно появлялись различные строения, и в конце концов кому-то пришла в голову мысль убрать дикую траву, растущую между ними, под брусчаткой. Почему это место вообще называлось площадью? В ней не было ни одного прямого угла[37].

Однако убийца привлек толпу в уголок, ничем другим не примечательный, и если б вы предположили, что сам убийца вернется на место своего преступления, наверное, вы были бы правы; но в то же время, если б вы стали искать в толпе этого самого человека, я, истинный преступник, был бы последним, на ком остановился бы ваш взор. Убийство обладает собственным неповторимым запахом, и кое-кого влечет к нему помимо воли. Многие пришли в одиночку, по большей части мужчины, но также несколько дам; все они терялись, не зная, как себя вести, вероятно, стеснялись своего присутствия и все-таки не могли оставаться в стороне. Они стояли поодаль в напряженных позах, тщетно пытаясь не привлекать к себе внимания, как будто комиссар Смит и его «синие бутылки» могли сгрести их в кутузку. Все старались не смотреть друг другу в глаза и вообще не признавали присутствие остальных; из уважения к созданному газетами образу Джека, в цилиндре и пелерине, в цилиндре никого не было. Кругом были одни только котелки и шляпы с мягкими полями, одежда темная и строгая, словно яркие краски оскорбили бы миссис Эддоус.

Посмотрев налево, я увидел галерею-проход у церкви, которым я покинул площадь, и снова возблагодарил Господа, которого, как мне известно, на самом деле нет, за то, что он предоставил мне этот путь отхода, по какой-то необъяснимой причине в его Великом Плане, свободный от полицейских. Я был в долгу перед Богом за то, что он сотворил это замечательное место, где я в ту ночь смог так блестяще импровизировать. Я намеревался уйти тем же путем, как только утихнет мое разочарование прозаическим характером площади и отсутствием при свете дня драматизма и динамики, однако в этот момент меня обнаружили.

Моя вина стала известна. На меня указали. Игра была кончена. Я вернулся на место преступления и поплатился за это. Все это было верно.

Но верно также было то, что меня обнаружила собака.

Я не знаю, какими высшими чувствами обладают эти существа, но только эта собака меня узнала. Она разглядела меня насквозь. Собака учуяла меня – то ли по какой-то мельчайшей частице крови, приставшей к моей коже (я полностью сжег всю одежду, которая была на мне в ту ночь, и тщательно отскоблил свое тело), то ли благодаря какой-то инстинктивной системе предупреждения об опасности, свойственной всем хищникам, а может быть, вследствие проницательного анализа моего безразличия к пути отступления – точно не могу сказать.

Это был маленький скотч-терьер, совершенно белый, что должно было свидетельствовать о добродетели и справедливости; это явилось доказательством того, что символизм временами проявляется в жизни с той же готовностью, что и в литературе, поэзии и живописи. Лай его не был особенно громким, однако он был настойчивым, воистину героическим; собака рвалась с поводка, жаждая вонзить клыки в мою плоть и повалить меня на землю.

– Господи, Мэдди, ты должна немедленно замолчать, о, плохая девочка, очень плохая девочка! – воскликнула смутившаяся хозяйка, почтенная старушка в соломенном чепце с обилием ленточек, цветов и бантиков, еще одна зевака, пришедшая поглазеть на место убийства, смущенная тем, что плохое поведение собачки заставило ее вступить в контакт с другим человеком.