Я познаю мир. Горы

Трудно привыкнуть к горам, даже если смотреть на них изо дня в день. Рельеф создает неповторимую игру светотеней. К примеру, Памир: торжественно возвышается обледеневший хребет, как айсберг всплывает он среди каменных волн. В рассветных лучах вершины просыпаются от застылости, теплеют в розовых тонах. Потом расцветают, слепят, отражая взошедшее солнце. В полдень горы застывают в дымке. И новое волшебство красок при закате.

Цвет в природе очень значителен для эстетической оценки. Снежный фон далеко не монотонен, как иногда кажется (знатоки различают десятки его оттенков). В горах белизна создает впечатление торжественности. Он подчеркивается и усиливается чернеющими скальными выступами. Ледники обостряют цветовой пейзажный эффект, особенно если они расположены ниже границы леса и соседствуют с озерами (таков новозеландский ледник Фокс, который спускается к пальмам!). Подобные картины находят отражение на открытках, марках, иллюстрациях образцов хрестоматийного пейзажа. Психологи и искусствоведы объясняют притягательность белых и белесых тонов еще и тем, что человек эволюционировал как существо дневное. Еще древнегреческий философ Платон связывал белый цвет с чистотой, катарсисом (очищением), считал его стоящим наиболее близко к истине, к прекрасному.

Эстетическая география развивалась наравне с описательной, и, видимо, краски природы были наиболее доступны для первоначальных оценок и классификаций. И для горцев цвет был настолько впечатляющим, что нередко влиял на названия, даваемые горам (Черная, Синяя, Облачная, Белая, Пестрая и т. д.).

Каждый цвет, как известно, воздействует на человека по–особому. Зеленый успокаивает, снижает внутриглазное давление. Голубой вызывает ощущение простора.

«Как высь небес и даль гор, – писал Гете в трактате «О цвете», – мы видим синими, так и синяя поверхность кажется как бы уходящей от нас... Синее устремляется не в нас, а манит наше воображение за собой». Но если голубовато–серые тона пейзажа увеличивают глубину перспективы, то желтые, наоборот, уменьшают. Есть цвета возбуждающие и успокаивающие, «тяжелые» и «легкие».

В многоцветной природе, и в частности в горах, понятно, встречается бесконечное разнообразие и сочетание цветов, оттенков, фонов, преломлений лучей, игры красок. Каждый их воспринимает по–своему. Но только одаренным, талантливым художникам удается запечатлеть этот прекрасный мир.

Человек ко всему привыкает, И все–таки к красоте отношение особенное – к ней хочется возвращаться вновь и вновь.

Как возглавились материки

Как осуществилась мечта

Каждая вершина имеет неповторимую историю приобщения к ней людей. Ну а такая знаменитость, как Монблан, конечно, обзавелась своей историей, полной тайн, приключений, необычайных происшествий с восходителями.

Восхождение на вершину назревало неотвратимо, становилось велением времени, и ускорил это Гораций Бенедикт Соссюр. Впечатлительный двадцатилетний женевец приехал к подножию красавицы горы и был просто очарован ею при таком близком свидании. Правда, несмотря на весь юношеский пыл, у него хватило самообладания не идти на штурм сразу. К поэтическому восторгу примешивался и трезвый расчет начинающего ученого–физика. Кроме того, для серьезного предприятия необходимы обстоятельная подготовка, целая свита проводников и носильщиков.

Затаив мечту при этом первом посещении подножия, он подзадорил горцев в долине Шамони: объявил довольно значительную денежную награду тому, кто найдет дорогу на Монблан. Впрочем, охотники даже при таком поощрении нашлись не сразу. Прошло целых полтора десятка лет, прежде чем были сделаны первые попытки. Да и то неудачные.

Может быть, и не торопился бы Жак Бальма раскрывать свою тайну, но дошел до него слух, что местный деревенский врач Паккар собирается тоже на Монблан. Сговорились они сделать, это сообща, вдвоем. Но другим – ни слова о задуманном. Даже разными тропками вышли из деревни, чтобы не вызвать подозрений.

Потом на все лады рассказывали в Шамони о необыкновенных трудностях. Ночевка высоко на скалах еще прошла так–сяк. Но уже к окончанию этого подъема, говорят, Паккар не шел, а полз йа четвереньках. Но все же дополз. Хотя и не смог встать, выпрямиться во весь рост, как это сделал Бальма. Поэтому и видели жители Шамони в подзорную трубу его одного (видимо, все–таки кое–кто из близких был предупрежден о затее смельчаков).

Возвратились с опухшими лицами, окровавленными, потрескавшимися губами, почерневшие и исхудавшие... После трех дней отсутствия их узнавали только по голосу. А еще – самое страшное – оказались они ослепленными солнечными лучами. Пострадали от снежной слепоты оба: Паккар не видел вовсе, а Бальма – частично. Но уже через несколько дней зрение вернулось полностью. Одни радовались их победе, а другие злословили по поводу греховной затеи.

Жак Бальма не стал дожидаться Соссюра и поехал к нему в Женеву сам. Рассказ о восхождении так взволновал ученого, что он собрался безотлагательно взойти по найденному пути на вершину и отправился в путь.