Я призываю к ненависти

– Немецкому солдату думать запрещено, этот процесс у фашистов считается вредным, – говорит он. – Котелок у, него не приспособлен для быстрого соображения, – покуда он еще спохватится. Вот на этих секундах мы и выигрывали… А дело было трудное, вспомнить, – так задним числом мороз дерет по спине… Ну, и народ, конечно, у нас смелый. Взгляните на связиста Петрова, – по лицу, никак не заметно, что отчаянный парень. Чересчур для мужчины смазливый, глаза сонные, – мгла какая-то в глазах; девушке каждый день открытки пишет… Бойцы ему; постоянно: «Петров, да кто ты – человек или пень ходячий? Ведь ты же на войне, – расшевелись…» «Отвяжитесь от меня, – отвечает, – когда надо, расшевелюсь…»

– Товарищ Жабин, как же все-таки вам удалось столько дней пробыть с двадцатью пятью красноармейцами в фашистском тылу и уйти невредимым? – спросил человек с блокнотом на коленях.

Жабин повернулся на бок:

– У меня шофер очень сообразительный. Я ему говорю: «Зачем ты, Шмельков, вертишь эту баранку? Тебе в университет надо, на физико-математический…» «Да так, говорит, смолоду засосала шоферская жизнь…» Вы спрашиваете, как мы попали к немцам. Мне было приказано в местечке П. сосредоточить все средства связи и связь держать со штабом до последней возможности.

Ну, вот, я и оказался в окружении. Под вечер два грузовика, битком набитые фашистами, ничего не думая, сунулись в Дубки. Мы немцев спокойно пропустили, с флангов полили их из пулеметов, когда они из машин расползлись, – мы их в штыки. Немцы этого не любят, некоторым удалось убежать, офицер их кинулся в камыши и сидит в воде так, что видны одни ноздри. Взяли у него сумку с важными документами.

Завели мы немецкие грузовики, погрузились в них все двадцать пять бойцов, да вот мы с Петровым, за рулем на переднем – Шмельков. Небо заволокло, звезд не видно, луна еще не всходила. Едем по фашистскому тылу вдоль фронта. Час, другой не встречаем ни души, на западе полыхают зарева, на востоке – стрельба и тяжелые взрывы. По заревам, по грохоту пушек ориентируемся.

Впереди должна быть знакомая деревня. Остановились. Петров соскакивает: «Разрешите мне в разведку».

Вот, думаю, когда человек оживился и девчонку свою забыл. «Иди». Он – гранаты по карманам и быстро так, сноровисто, умело пошел. Минут через сорок зашелестели кусты, он стоит у кабинки: «В деревне – колонна фашистских автомашин».

Думаю, – это неприятно. Но – дорога одна, справа и слева – болота, а возвращаться назад нам нет никакого расчета. Шмельков говорит успокоительно: «Садитесь, ребята, проедем».

Наши стальные шлемы в темноте могут сойти за немецкие, отличительных значков – не разобрать, только штыки наши русские, четырехгранные, могут выдать. Я приказал бойцам держать винтовки на коленях.

Скоро увидели три синих огонька, – германский «стоп сигнал» в голове автоколонны. Шмельков включил свет в подфарки, видим – семитонные грузовики с ящиками, на радиаторах – белый диск с черной свастикой. Сбоку дороги трое офицеров, глядят в нашу сторону и вертят электрическими фонариками. Шмельков дал полный свет в фары, офицеры сморщились, заслонили глаза ладонями, и мы равнодушно проезжаем мимо автоколонны, отворачивая головы, чтобы не показывать красную звезду на каске. Прибавляем скорость, проезжаем деревеньку, уютную, милую, с тихими хатами среди густых вишен и яблонь, где жить да жить. Деревня пуста, все население ушло.

Около деревянной церковки в открытой машине сидит морщинистый немецкий офицер с дряблым кадыком и фонариком освещает карту. Едва-едва я успел схватить Петрова за руку, – он было высунулся из кабинки, замахнулся гранатой.

Но все-таки офицер что-то заподозрил. Когда миновали село, нас догоняет двадцатисильный мотоцикл с прицепом, в кабине – пулеметчик. Тут Петров и швырнул гранату, да так ловко, что пулеметчик на полтора метра подпрыгнул из кабинки, будто торопился что-то нам рассказать, а водитель вместе с мотоциклом вперед головой кинулся в канаву.

Мчимся в темноте с погашенными фарами. Большое зарево на горизонте отражается впереди за черными кустами: здесь речонка и деревянный мост. Сбавляем ход. Слышим окрик по-немецки. У нас – оружие и гранаты наготове, сидим молча. Приближаются две неясные фигуры часовых. Один остановился, другой подошел к кабинке и вглядывается, прижал нос к стеклу, – встретились мы с ним глазами… Вдруг он мне закивал, закивал и – шепотом – ломано по-русски: «Рус, мост не ехай, там стреляйт фашист…»

Километров пять ехали мы по лугу вдоль берега реки, слушая, как кричат лягушки. Выбрались на дорогу и опять видим синие огоньки, слышим лязг железа, идут танки и передний от нас в тридцати шагах.

«Ложись, – говорю бойцам, – чтобы хвост ни у кого наружу не торчал».