“…я прожил жизнь”. Письма. 1920–1950 гг.

Одним из первых шагов нового подразделения стало объявление конкурса на написание киносценариев. Обсуждение условий конкурса начинается уже с марта – апреля 1938 г., а 14 июня принимается соответствующее Постановление СНК СССР (“Об организации конкурса на киносценарии”), утверждаются правила участия, премирования конкурсантов (РГАЛИ. Ф. 2456. Оп. 1. Ед. хр. 319. Л. 22–26). В средствах массовой информации (печать, киножурнал) запущена широкая агитационная кампания. В очередной раз была объявлена “мобилизация” писателей на фронт киноискусства. “Плачевное” положение дел в сценарном производстве теперь связывалось с “«деятельностью» бывшего вредительского руководства кинематографией” (Писатель и кино // ЛГ. 1938. 20 июня. С. 5).

По всей видимости, широкое распространение информации о востребованности сценариев – на фоне общей радикально изменившейся ситуации в кинематографе – подтолкнуло Платонова к обращению в сценарный отдел (правда, предложенной писателем “железнодорожной” темы не было заявлено в конкурсных документах).

[223] В Комитет по делам кинематографии при СНК СССР

27 августа 1938 г. Москва

В сценарный отдел Комитета по делам кинематографии.

Обращаюсь к Вам с предложением написать сценарий, основным героем которого будет великий творческий работник практического социализма. Исходным материалом для создания такого героя послужит образ Л. М. Кагановича[796]. При этом темой послужит деятельность Л. М. Кагановича на жел<лезно>дор<ожном> транспорте[797] либо в тяжелой промышленности. И в той, и в другой области своего творчества Л. М. Каганович дал благодарный повод для создания полноценного произведения искусства. Какую именно эпоху – на транспорте, или в тяжелой промышленности – из деятельности Л. М. Кагановича взять для нашей темы – об этом следует договориться.

Ясно, что в проектируемом сценарии я не предлагаю писать Л. М. Кагановича в его конкретном, точном образе. Л. М. Каганович является основой, взятой из действительности, для создания героя драматургическими, художественными средствами.

В этом направлении я уже делал неоднократные попытки (главным образом в прозе[798]), и мне отчасти удалось кое-что сделать. Поэтому мысль о таком сценарии для меня не нова и я имею для его написания большой, уже освоенный мною материал.

Андр. Платонов.

27/viii 38 г.

Адрес: Москва, Тверской бульв<ар>,

д. 25, кв. 27, А. П. Платонов.

Печатается по авторизованной машинописи: РГАЛИ. Ф. 2124. Оп. 1. Ед. хр. 22. Л. 1.

[224] И. А. Сацу

30 августа 1938 г. Москва

30/viii.

Дорогой Игорь!

Сейчас сразу получил и открытку и закрытое письмо[799]. Это меня очень обрадовало (не потому, что даже письма без марок доходят, а по другой причине).

Тошка болен тяжело[800], может быть, и не выздоровеет. Диагноз его болезни мне известен довольно точно. Больше всего я занят тем, что думаю – как бы помочь ему чем-нибудь, но не знаю чем. Сначала придумаю, вижу, что хорошо, а потом передумаю и вижу, что я придумал глупость. И не знаю, что же делать дальше. Главное в том, что я знаю – именно теперь мне надо помочь Тошке (некому ему помочь, кроме меня, как ты знаешь), и не знаю, чем же помочь реально – не для успокоения себя, а для него. Он болен уже пятый месяц, и болен, может быть, смертельно. Я не по-отцовски преувеличиваю, а говорю объективно. И посоветоваться мне не с кем. Вл<адимир> Бор<исович>[801] занят своими делами. Ты ошибся, что я деликатничал. Дело хуже, Вл<адимир> Бор<исович> распсиховался до того, что даже наше детище остерегается редактировать[802]. Я (и ты тем более) не обижаюсь на него. Что же делать? Пусть так будет. Я не хочу продолжать эту тему, п<отому> ч<то> у меня есть тема своя и более серьезная, и степень серьезности этой темы знает Вл<адимир> Бор<исович>, и все же тем более (тем более – для него) он не изменил своего решения. Мне очень жалко. Но для меня, и для тебя, я думаю, тоже, это пустяки.

Твое письмо очень хорошее. Я читал его вслух М<арии> А<лександровне>[803] и Сергею (брату)[804] – о собаках и о Воронеже – Чернигове[805]. Увижу Вл<адимира> Бор<исовича> – прочту и ему. Ты заметил, что я все время поминаю Вл<адимира> Бор<исовича>, но это потому, что я с ним 16–17 лет дружу, и потому, что он не совсем понял, что есть разная степень горя – его и моего.

Выше я написал, что Тошка болен, м<ожет> б<ыть>, смертельно, и здесь нет преувеличения. Он действительно болен опасно для жизни. Я здравый человек и не шучу в этих вещах.

Ты писал в письме, что Вл<адимир> Бор<исович> и Е<лена> Ф<еликсовна>[806] будут на тебя обижаться, п<отому что> ч<то> ты им не пишешь. Это еще не предмет для обиды. Ты мне мог бы не писать ничего, и я на тебя ничуть бы не обиделся. Да тебе и нельзя, и не к чему писать, иначе бы твой отпуск превратился бы в чепуху, в деловую суету. Я тебе писал открытки только по делу, и такие, которые требовали от тебя тоже деловых и спокойных открыток, т. е. пустяковых усилий. Привет Рае[807] и Жене[808].