“…я прожил жизнь”. Письма. 1920–1950 гг.

Писательский дом в Лаврушинском переулке с квартирами улучшенной планировки (именно его посетил Вьюрков) был построен правительством для деятелей советской культуры в 1937 году. Составленная Вьюрковым колоритная бытовая картинка из жизни советских писателей представляет еще один контекст жизни Платонова, в котором с особым драматизмом прочитывается “квартирный вопрос” его семьи (о нем мы впервые узнаем из писем писателя конца 1930–1940-х годов). Без искажений Вьюрков набросал и портрет неразговорчивого Платонова. О замкнутости Платонова писали многие вспоминавшие о нем. Об этом свидетельствуют и другие документы. Так, на допросе в НКВД (1938) поэт В. Наседкин признавался: “У Андрея Платонова я бывал тоже два-три раза. По-моему, он молчаливым был со всеми. Политических разговоров он никак не поддерживал, беседы проходили только в рамках литературных дел. А когда я жаловался на трудности жизни вообще, он отмалчивался. Во время одной беседы я как-то задал ему вопрос – откуда у него такой пессимизм и страдания, которые чувствуются почти в каждом его рассказе? Вместо ответа Андрей Платонов лишь улыбнулся”[90]. В донесении в НКВД 1939 года сообщается, что Платонов много работает, “почти все время проводит дома и старается всех от себя отваживать”[91]. С этой вполне справедливой характеристикой стукача корреспондирует запись в дневнике Вьюркова, сделанная 20 апреля 1941 года: “Был у Щепкиной. <…> В 6 ч. ушел от ней и зашел по пути в дом Герцена (Тверской бул., 25) к Платонову А. Пл. Сидит дома один. Мрачный, озабоченный. – Работаю, – ответил мне. – Не стал ему мешать, пошел домой”[92].

В годы войны они почти не встречались. В августе 1941 года Вьюрковы были эвакуированы в Киров, откуда Александр Иванович слал письма Платонову с просьбой получить разрешение на въезд в Москву. После возвращения из эвакуации (февраль 1944 года) Вьюрков уже не был секретарем групкома и всецело занимался личными делами – изданием книги о Москве, на которую он собирал новые отзывы, вступлением в Союз писателей и здоровьем. Теперь он уже не вел, как до войны, дневника с подробными рассказами о встречах с писателями, только скупые календарные записи. Некоторые – о Платонове. Запись от 8 апреля 1944 года: “Сегодня 6 лет, как умер Пантелеймон Романов. Талантливейший сатирик. Из них я знаю троих: П. Романова, тоже покойного Булгакова и живущего – Платонова”[93]. 1 ноября 1945 года: “Сдал Платонову очерк <1 слово нрзб>”[94]; 7–9 ноября 1947 года – Платонов в списке поздравивших Вьюрковых с праздником[95]. 20 мая 1950 года в письме к Н. Замошкину Вьюрков рассказывал о посещении больного Платонова: “Нигде ведь не бываю, ничего не знаю и никого не вижу. А кого и увидишь – жутко становится. <…> Зашел к Платонову. Лежит в постели. Вид у него «со святыми упокой». <…> А если к ним прибавить себя, то… невеселая картина. Мне говорят: борись! Я Платонову говорю: борись! Ты мне: борись, Сашка. Ничего, выживем. – Живу”[96]. Январские записи 1951 года: 5-го – “Умер Андрей Платонов. Послал отзыв Замойского в из<дательст>во”; 7-го (воскресенье) – “На похоронах Платонова было только 40 человек. Выступал один Долматовский. Писателей было мало. Вот вам и знаменитый, талантливый писатель!”; “Книгу редсовет принял!! Это счастье. <…> Всё хорошо. Теперь я обеспечен, но… 65 лет сказываются, чувствую, что жить осталось мало. Этот год – последний для меня. Счастье и горе. Жизнь и смерть так и чередуются”[97].

В последние годы жизни Вьюрков начал писать воспоминания о Демьяне Бедном, из которых исключил сюжет встреч двух пролетарских писателей. Воспоминаний о Платонове литератор Вьюрков не оставил. В отличие от реабилитированного партией в годы войны Демьяна Бедного, Платонова после его смерти ждало почти десятилетие полного забвения. Многоопытный литературный работник Вьюрков хорошо знал и понимал литературнополитическую конъюнктуру и ее механизм. На его глазах создавались и разрушались литературные репутации, и для литератора Вьюркова, весьма чуткого к вопросам социального престижа (он упорно бился за вступление в Союз писателей), вопрос, о ком писать воспоминания, был просто предопределен, и он приступил к написанию, по дневниковым записям, истории создания “эпопей” Бедного и реконструкции его литературной биографии второй половины 1930-х годов. Таково было веление времени… Будем благодарны Александру Ивановичу за собранные и сохраненные им бесценные платоновские материалы.

Наше издание представляет первую, наиболее полную публикацию писем Платонова, выявленных в настоящее время. Безусловны новые находки писем Платонова: в закрытых и неосвоенных архивохранилищах, в личных и государственных собраниях и фондах, еще не оказавшихся в поле исследовательских разысканий.