“…я прожил жизнь”. Письма. 1920–1950 гг.

Печатается по первой публикации: Архив. С. 471. Публикация Н. Корниенко.

[117] М. А. Платоновой

30 января 1927 г. Тамбов

Тамбов, 30/i, глубокая ночь. Дорогая Муся!

Посылаю “Епифанские шлюзы”. Они проверены мною. Передай их немедленно кому следует. Обрати внимание Молотова и Рубановского на необходимость точного сохранения моего языка[353]. Пусть не спутают.

Как-то ты живешь и чего ешь с Тоткой? Неужели не смогла занять нигде хоть пятерку на несколько дней. Жалованье переведу телеграфом. Я сижу без папирос, а едой, к сожалению, обеспечен: к сожалению потому, что я тоже, как и ты, не должен быть сейчас сытым. Я такую пропасть пишу[354], что у меня сейчас трясется рука. Я хотел бы отдохнуть с тобой хоть недельку, хоть три дня.

Денег нет, а то бы приехал нелегально в Москву, на день-два. Быть может, удастся взять командировку в Козлов[355], и тогда я прикачу домой на один день. Только трудно; ты не знаешь, как сейчас берегут деньги[356], и хоть в Козлов мне до зарезу нужно съездить, чтобы наладить дело, но дадут сроку дня 2 и денег рублей 15 (от Тамбова до Козлова 60 верст).

А все-таки постараюсь пробиться в Москву на день. Очень я соскучился, до форменных кошмаров. Но вот вопрос – возможна война[357]. Стоит ли бежать из Тамбова, чтобы через месяц-два быть мобилизованным в Москве, чтобы снова покинуть ее и, быть может, навсегда. Оставшись же в Тамбове, я наверняка почти не буду призван. По крайней мере, на год.

Обдумай это, жена. Если бы я был один, я бы не задумываясь удрал из Тамбова мгновенно. Мне здесь так скверно, что на фронте хуже не будет. Но у меня есть жена и ребенок. Это заставляет меня холодно мыслить, не считаясь с личными сегодняшними интересами. Постарайся и ты тоже подумать над этим. В войну, если она случится (а она, по-моему, случится обязательно – я думаю сверх того, что пишут в газетах), – лучше жить в Тамбове, чем в Москве – во всех смыслах.

Пожалуйста, не выдумывай своих мыслей, а продумай только то, что я написал. Это очень серьезно. А ты всегда понимаешь меня как-то исподволь, и я сам удивляюсь твоему толкованию моих мыслей. Ты мне приписываешь часто то, что мне и в голову не входило.

Напиши-ка мне об этом твое заключение.

Почта, конечно, тебе 5 р<ублей> не возвратила, и ты, вероятно, нарвалась на неприятность. В этом виноват я. Надо было послать переводом. Но сумма была мала, и прошлые 15 р<ублей> дошли благополучно. Поэтому я и второй раз сделал это.

Извини за прошлое письмо. Я был очень растревожен твоими выпадами и открытой ненавистью ко мне. Ты знаешь, что дурным обращением даже самого крепкого человека можно довести до сумасшествия. А я ведь работаю как механизм и очень утомлен.

Ответь – ты не хочешь приехать ко мне? Много раз (в трех письмах) я просил тебя об этом. Ты ничего не ответила. Подпиши договора и приезжай. Только приезжай для радости и покоя, а не для дурных драм. Я сделаю всё, что возможно в тамбовских условиях, чтобы тебе тут было хорошо. Всё это возможно тогда, если ты в Москве не сошлась с кем-нибудь. Я ведь догадываюсь, что без меня там “дым коромыслом”. Тем более что ты меня хронически обвиняешь в измене. Это как раз заставляет думать о тебе как нечестной жене. Ты сама вызываешь во мне такие мысли. И эти мысли стали во мне теперь трезвым убеждением, а не бешеной ревностью, как было раньше. Я не знаю, не то я замучился до окостенения, не то на сердце натерся мозоль от муки, – только я сильно изменился.

В прошлый мой приезд я заметил <в> тебе холодность и отчуждение. <Ты> говорила с Вал<ентиной>, ее подругами, <а я> сидел один. У тебя появились <зна>комые мужчины (Кабе[358] и еще кто-то). <Тепе>рь их стало больше. Ты начала <заб>ывать[359] меня.

Два месяца прошло, как я уехал из Москвы. Незаметно, правда? Так же незаметно я становлюсь для тебя чужим и затерянным. Можешь ли ты меня вообразить? Вот я сижу, пишу, комната пуста, и кругом провинциальная тишина. Помнишь ли ты мое лицо? Я твое помню и могу дойти до ощущения твоего запаха, могу представить твои прекрасные волосы и замечательные глаза. Я бескорыстен – видишь, что говорю не комплименты, а личную правду. Ты для меня прекрасна. Комплименты сейчас ведь ни к чему: я далек и ничем не могу воспользоваться.

Я не верю в свое счастье. То <утрач.> я с отупелой тоской вывожу в <утрач.> сочинениях счастье своих героев <утрач.>[360], но счастье мучительное, очень напряженное, доводящее до гибели.

Герои “Лун<ных> изыск<аний>”, “Эфирн<ого> тр<акта>” и “Епиф<анских> шлюзов” – все гибнут, имея, однако, право и возможность на любовь очень высокого стиля и счастье бешеного напряжения[361].

Невольно всюду я запечатлеваю тебя и себя, внося лишь детали,[362]

Впервые: Волга, 1975. С. 166 (фрагменты).

Печатается по: Архив. С. 471–473. Публикация Н. Корниенко.

[118] М. А. Платоновой

10 февраля 1927 г. Тамбов

10/ii.

Милая Мошка[363]!

Сейчас только возвратился из своих командировок[364] и так соскучился по тебе, что сразу сел тебе писать писулю сию.