Я пытаюсь восстановить черты. О Бабеле – и не только о нем

В спектакле было много режиссерских находок: использовались проекции картин Шагала. Особенно удачно этот прием работал в придуманной театром сцене перед трактиром, где сменяющие друг друга проекции создавали впечатление бреда пьяного Менделя. Сцена, которая у Бабеля проходит в синагоге, была дана перед синагогой. Эпизод в синагоге с убийством крысы опротестовала Венгерская еврейская община. На сцене — декорация входа в синагогу: две двери, одна для мужчин, другая для женщин. Слышны пение и молитвы. Перед входом разыгрывали диалог о ценах на товары; там же Беня узнавал о предполагаемой продаже отцом заведения. Актеры играли очень хорошо: не совсем по-одесски, но я нашла, что это даже лучше, так как Бабель становился более интернационален. Я нахожу, что между венгерским спектаклем по пьесе «Закат» и спектаклем, поставленным позднее в Москве режиссером Гончаровым, было много общего. Конечно же, они отличались в деталях. Фигура Менделя Крика в венгерском спектакле была гораздо импозантней, чем персонаж, которого у Гончарова играл Армен Джигарханян. Заканчивался спектакль на сильной драматической ноте: среди притихшего застолья долго плакал старый Мендель Крик.

После окончания спектакля мы собрались в кабинете директора. Пришли актеры, игравшие в спектакле: Ковач (Мендель), Шамодвари (Беня), актриса Дейка (Потаповна). Директор театра Эмиль Кёрёш, очень хороший актер играл роль Бен Захарьи. Разговорам не было конца. На нашей встрече присутствовали и журналисты.

На следующий день утром я встречалась с корреспондентом еврейского еженедельника «Новая жизнь». Увидев меня, корреспондент, мужчина лет под семьдесят, был явно разочарован. Спросил с удивлением: «Вы не еврейка?» А потом спрашивал, был ли Бабель верующим человеком. Расспрашивал о спектакле, интересовался, знаком ли мне еврейский быт. Ему хотелось, чтобы я сказала, что у евреев дети не бьют отцов.

Вечером того же дня мы с Вессели были приглашены в гости к заместителю председателя Академии наук, члену ЦК компартии Венгрии Дьюле Хевеши. Он оказался очаровательным человеком необычайной скромности — один из честных коммунистов. Он долго сидел в Советском Союзе в тюрьмах и лагерях, его били. Стал больным и глухим человеком. Жена Хевеши Ольга, тоже не совсем здоровая женщина, бывшая актриса, долго жила в Советском Союзе. Ее высылали в Киргизию. Теперь она светская дама, бывает на приемах в парламенте.

Во время визита к Хевеши я узнала, что Дьюла и был тем «фальшивым женихом», с которым, по рассказу Бабеля, уехала в свадебное путешествие Ирма Яковлевна, будущая жена Шинко. В тот же день я написала письмо Ирме Яковлевне в Югославию, в котором передала привет Эрвину. Здесь, в Венгрии, все ругали его книгу «Роман одного романа», в которой он много писал о Бабеле и обо мне.

20 сентября мы с Вессели на машине поехали в сторону озера Балатон. На обратном пути заехали в дом творчества писателей. Расположен он был на горе, в полутора километрах от Балатона, в парке большого графского имения. Сейчас же вокруг нас собрались писатели, чтобы послушать рассказы о Москве, о России. Вессели смешил меня тем, что каждый раз, когда входил новый писатель, он говорил: «А это наш Булгаков», «наш Есенин», «наша Ахматова».

Из пребывавших в доме творчества писателей мне особенно запомнился Лангьель, работавший когда-то в Москве на кинофабрике «Межрабпом Русь». Представляя его мне, Вессели сказал: «А это наш Солженицын». Одет он был необычно, в вельветовый комбинезон и мягкую рубашку. Лангьель сам сварил нам кофе. Оказалось, что он долго сидел в Советском Союзе в тюрьме, был женат на русской, очень красивой и умной женщине, которая сошла с ума, и теперь жил один. Лучшие его произведения оставались ненапечатанными. В Союзе на то время опубликован был только один его роман в очень плохом переводе. «Если бы встретил переводчицу, то побил бы», — сказал Лангьель.

У Лангьеля в то время гостила «бабушка Венгерской революции» Елена Душинская — старая, слегка согнувшаяся женщина с очень серьезным и умным лицом. Она напомнила мне русскую революционерку Стасову, которую я встречала в гостях у В. А. Мильман, секретаря Эренбурга. Душинская была полькой, в то время жила в Канаде и в Венгрии была в гостях. Оказалось, что Вессели в свое время освобождал Душинскую из тюрьмы.

Прощание с Лангьелем было трогательным. Выяснилось, что он знал Бабеля, про которого говорил, что тот умел перекроить любую кинокартину. Когда в картине что-то «не проходило», то звали Бабеля, и он помогал. Это был его заработок, но делал он все легко, весело и талантливо.