Я пытаюсь восстановить черты. О Бабеле – и не только о нем

Еженедельные появления в нашей квартире иностранцев вызывали у меня неописуемый ужас — общение с иностранцами и во времена застоя казалось необыкновенно рискованным занятием. (Наряду с ужасом я, конечно же, испытывал и гордость, и чувство собственной исключительности.) Опасения мои, впрочем, не были безосновательны. Из недавно опубликованных воспоминаний американского литературоведа Патриции Блейк я узнал, что еще в 1960-е годы КГБ снабдил квартиру семьи Бабеля «жучками» — общение Антонины Николаевны с иностранцами аккуратно прослушивали и записывали на пленку. Однажды летом 1987 года в дверь нашей квартиры позвонили. На мой вопрос: «Кто?» — последовал ответ: «КГБ». Я открыл дверь, и в комнату вошли двое молодых людей в штатском. Они хотели говорить с бабушкой. Меня поразило, с каким спокойствием и самообладанием встретила Антонина Николаевна эту пару. В книге описан этот эпизод и происшедший при этом разговор. Сотрудники органов пришли в ответ на очередной запрос Антонины Николаевны о судьбе конфискованных при аресте рукописей Бабеля. Воспроизведенный А.Н. в книге диалог с работниками органов безопасности точен, но тут важен не диалог, а интонации, подтекст, «немая игра» в паузах. Антонина Николаевна держалась с гостями строго (как мне тогда казалось, вызывающе). Слова: «Вы пришли ко мне сами, чтобы не давать письменного ответа на мою просьбу?» — были сказаны с иронией, почти презрительно. Весь визит не занял, по-моему, и пяти минут.

Несмотря на заверения КГБ, что рукописей не существует, Антонина Николаевна не прекратила попытки вернуть читателю бабелевское наследие в полном его виде. (А впрочем, может ли быть полным наследие писателя, творчество которого было прервано насильственным путем?) В последний раз А.Н. обратилась с просьбой о проведении поисков рукописей Бабеля уже к российском властям в 1995 году. За год до этого в Москве, в Институте мировой литературы проходила конференция, посвященная столетию со дня рождения писателя. Бабушка не пропускаланиодного заседания, ни одного доклада — конференция готовилась при ее участии. Во время конференции обнаружилась новая информация о возможном местонахождении конфискованного архива. Выяснилось, что по прибытии в НКВД архив был затребован «наверх». Узнали даже фамилию человека, который запаковывал и отвозил конфискованные папки. (По иронии судьбы человек этот умер буквально за месяц-два до того, как обнаружилась эта информация.) И Антонина Николаевна немедленно возобновила поиски. Но запрос вдовы Бабеля в канцелярию президента остался без ответа.

На следующий год восьмидесятисемилетняя Антонина Николаевна уезжала из России в США, невзирая на советы друзей, что в таком возрасте-де устраивать жизнь на чужбине поздновато… Среди людей, дававших эти разумные советы, был литературовед Александр Жолковский. В разговоре с Антониной Николаевной незадолго до ее отъезда он спросил:

— Чем вы будете там заниматься?

— У меня есть дело. Я буду писать мемуары.

— О Бабеле?

— Нет, с Бабелем у меня все закончено. Я прожила свою интересную жизнь.

А впереди у Антонины Николаевны была еще одна жизнь — американская. Примечательно, что, пожелай она того, жизнь эта могла бы начаться намного раньше — еще в тридцатые годы. Дело в том, что на том же Кузнецкстрое за Антониной Николаевной ухаживал американский специалист-консультант — обеспеченный (в отличие от своих советских коллег) инженер. Он звал русскую красавицу с собой в Америку, показывал фото роскошного особняка с припаркованным у входа авто. Продолжалось это ухаживание и в Москве, уже после знакомства Антонины Николаевны с Бабелем. Ну да читатель знает, кому отдала предпочтение Пирожкова.

Конечно, бабушка переехала в 1996 году в США не по собственной инициативе, a по настоянию автора этих строк. Кризис в России в начале 1990-х годов вынудил меня, режиссера по образованию, искать работу на чужбине. К середине девяностых я почувствовал себя востребованным в американском театре не только как актер и режиссер, но и как педагог. Моя жена, американка, не хотела жить в России. Судьба мамы и бабушки, остававшихся в Москве, вызывала у меня опасения, и я настаивал на их переезде в США. Здоровье Антонины Николаевны к тому времени пошатнулось. Сердечные приступы и вызовы неотложки следовали один за одним. Бабушка ехала в Америку умирать, а потому новую книгу воспоминаний, которую она начала писать немедленно по приезде, не надеялась закончить. Забегая вперед, скажем, что Господь Бог и американские врачи продлили жизнь Антонины Николевны на четырнадцать лет. Доктор Деннис Каллен — лечащий врач А.Н. на протяжении десяти лет — вызывал у нее к тому же и человеческую симпатию, на которую он отвечал взаимностью. Благодарность этому врачу Антонина Николаевна всегда хранила в своем сердце.