Я рожден(а) для этого

Он обрывает себя на полуслове и, когда мы спускаемся на нижний этаж, просто уходит, оставляя меня одного.

•

Остаток вечера Магнит не попадается мне на глаза. Когда алкоголь начинает выветриваться, тревожность вступает в свои права. Я забиваюсь в угол и делаю дыхательные упражнения, но они не особо помогают. Может, у меня вообще сердечный приступ. Не удивлюсь, если в самом деле так. Магнит – не первый парень, с которым я целовался, и, скорее всего, не последний. Пьяный Джимми принимает ужасные решения. Но мне все равно, знают люди, что я гей, или нет. Что они мне сделают – кроме того, что уже сделали?

Иногда я страстно хочу стать обычным подростком. Пойти на обычную вечеринку, поцеловать парня – и не остановиться на этом.

Ненавижу себя за такие мысли. Мне ведь не на что жаловаться.

– У тебя никогда не бывает ощущения, будто мы звери в клетке? – спрашиваю я Роуэна. Не помню, как он оказался рядом.

– В клетке? – Роуэн недоуменно морщит лоб.

– Да. И люди следят за каждым нашим шагом.

– Какая разница? Хочется им – пусть следят.

Я пожимаю плечами.

– Может, не плохо быть просто… никем.

Роуэн с изумлением смотрит на меня. Огни подсветки играют на стеклах его очков.

– Но мы боги, Джимми. Что может быть лучше?

АНГЕЛ РАХИМИ

Едва я выхожу из метро, телефон в кармане громко сообщает, что у меня три пропущенных из дома. Поскольку мама с папой в это время обычно спят, я тут же перезваниваю – вдруг что-то срочное?

Папа немедленно берет трубку.

– Фереште?

– Привет, пап.

– Какое облегчение! Мы так волновались.

– А что случилось?

– Ты не позвонила. Мы думали, ты будешь звонить каждый вечер.

Ой.

– Ой, – говорю я.

Папа молчит. Я осторожно спрашиваю:

– Все в порядке?

– Фереште, – медленно произносит он. – Все-таки это безобразие.

– Что? О чем ты?

– Ты так усердно трудилась, чтобы сдать экзамены. Мы знаем, что они дались тебе непросто. И прекрасно понимаем, что у тебя к учебе не лежит душа. Но мы хотели как следует отметить твои достижения.

– Пап, это неважно, – устало говорю я. – Прощание со школой…

– Допустим, неважно, – соглашается папа. – Но нас с мамой все равно огорчает, что тебя совершенно не волнуют твои успехи. Ты не ценишь эту часть себя. У тебя в голове только… группа.

– Да что вы раздуваете из мухи слона?! – Нет, мне это порядком надоело. Я чувствую, что сейчас взорвусь. – Пап, вот скажи, пожалуйста, что там праздновать? Мои средние результаты? Ростам скоро заканчивает университет, с ним будете праздновать.

На сей раз тишина в трубке затягивается. Наконец папа вздыхает.

– Этот концерт для тебя так важен, Фереште?

– Ну да! Я очень люблю «Ковчег».

– А что будет, когда ты вернешься домой? Твоя одержимость пройдет?

– Почему она должна пройти?

– Потому что это твоя жизнь, – говорит папа. – А не жизнь какой-то группы.

Я застываю посреди улицы. До дома Джульетты рукой подать, вокруг никого. Во всем мире остались только приглушенный желтый свет фонарей и дождь, пятнающий тротуар.

– Я всего лишь хочу пойти на концерт, – глухо отвечаю я. – И потом мне станет лучше.

– Разве сейчас ты плохо себя чувствуешь, девочка моя?

Не думаю, что чувствую вообще хоть что-то. Кроме «Ковчега».

ДЖИММИ КАГА-РИЧЧИ

– Джим-Боб! Ты чего звонишь так поздно? Что стряслось?

Мне сложно говорить, потому что я плачу. Хотя вообще-то не собирался. Просто в колонках заиграл Фрэнк Оушен, и я вдруг подумал, что дедушка умрет (ведь когда-нибудь это случится), пошел искать Роуэна, но он был в своей спальне с Блисс: они стояли у окна и смотрели на дождь, Блисс положила голову ему на плечо, а Роуэн обнял ее за талию. Я отвернулся и расплакался, потому что чувство одиночества накрыло меня с головой. Со мной иногда бывает.

– Джимми, Джим, поговори со мной, сынок. Что случилось?

– Я… я просто хотел тебе позвонить.

Дедушка тяжело вздыхает.

– Ох, Джим-Боб, ладно тебе. Что не так?

Я сажусь на кровать.

– Я… Мне стало грустно.

– И почему тебе стало грустно?

Очень сложно объяснить что-то, когда рыдаешь. Мне ужасно стыдно.

– Что-то произошло? – снова спрашивает дедушка.

Я качаю головой и всхлипываю:

– Нет, ничего.

– Тогда в чем дело, Джим-Боб?

– Мне кажется, что я всем вру… А я больше не хочу никому врать.

Дедушка снова вздыхает.

– Ох, Джимми. Но мне-то ты не врешь?

– …Нет.

– Значит, ты врешь не всем. А теперь рассказывай, в чем дело.

Я неловко вытираю глаза.

– Я не знаю, кто я. И все, что я делаю, кажется одной большой ложью. Каждый день я просыпаюсь, и мне приходится быть знаменитым Джимми Кага-Риччи. Улыбаться на камеру, общаться с людьми… Но я не понимаю, а где во всем этом я? И есть ли вообще. Кто я такой?

Дедушка хмыкает.

– Джимми… Ты еще молод. В твоем возрасте многих мучают эти вопросы. Ответы придут, надо только подождать.

– Я себя ненавижу.

– А это еще почему?

– Кем бы я ни был, я плохой человек.

– С чего бы это?

Я качаю головой.

– Не знаю. Просто я плохой. Я всем вру.

– О чем ты врешь?