Я рожден(а) для этого

Все смеются, и даже Мак выдавливает из себя пару смешков.

– А кто из «Ковчега» нравится тебе больше всего? – вдруг спрашивает его одна из немецких фанаток.

– Ну… – Мак в замешательстве, я вижу в его глазах подступающую панику. Под прицелом наших взглядов он не знает, куда деваться. – Наверное, Оуэн, – наконец отвечает он.

Повисает неловкая пауза.

– Оуэн, – эхом откликаюсь я. – Хотела бы я посмотреть на Оуэна из «Ковчега».

Девушки прыскают со смеху и перебрасываются фразами на немецком.

– Погодите… – Мак понимает, что сморозил какую-то глупость. – Я хотел сказать…

– Да знаем мы, что ты хотел сказать, – останавливаю я его и смотрю на Джульетту.

Если раньше она была угрюмой, то теперь на ее лице выражение крайней растерянности.

– Оуэн?

– Я имел в виду…

– Я знаю, что ты имел в виду, – перебивает она и смеется, вот только смех ее полон горечи. – Прекрасно знаю.

Для миниатюрной девушки вид у нее сейчас устрашающий.

– Ты же не фанатеешь по «Ковчегу». – Это не вопрос, а утверждение.

– Что? Нет, я…

– Ты просто врал мне все это время, потому что я тебе нравлюсь, – продолжает Джульетта.

Мак заливается краской и беспомощно бормочет:

– Нет, ты все не так…

– Не так? А как? – Губы Джульетты кривятся в недоброй усмешке. – Просвети меня.

Но Мак не знает, как оправдаться.

– Блисс была права, – едва слышно шепчет Джульетта. – Боже мой.

Больше никто ничего сказать не успевает: зал взрывается криками, и мне не нужно оборачиваться, чтобы понять, в чем причина.

«Ковчег» здесь.

ДЖИММИ КАГА-РИЧЧИ

– Там же есть ограждения? – С этим вопросом я пристаю ко всем, кому не повезло оказаться рядом: к Роуэну, Листеру, Сесили, случайному работнику сцены, даже к нашим телохранителям. – Барьер какой-нибудь?

Мы стоим в коридоре, за стеной шумит зал для встречи с фанатами. Охранники и работники Арены не отходят ни на шаг, вид у них напряженный и сосредоточенный. Я от волнения болтаю без умолку и одновременно пытаюсь делать дыхательные упражнения, которые, разумеется, не помогают.

Рука Роуэна ложится мне на плечо.

– Джимми, успокойся, – негромко говорит он.

– Как думаешь, они будут спрашивать нас о том, что случилось на неделе? О той фотографии?

– Ты не обязан отвечать на все вопросы. Ты вообще не обязан говорить, если не хочешь. Нас там будет трое.

– А вдруг они решат, что я не просто так надел эту толстовку? – Я вытягиваю руки, демонстрируя надписи «ПРАВДА» и «ЛОЖЬ» на рукавах. Фанаты же вечно во всем ищут намеки.

– Ладно тебе, это всего лишь толстовка, – качает головой Роуэн.

– Нет, они не позволят мне отсидеться. Они точно захотят, чтобы я что-нибудь сказал. – Я начинаю задыхаться. Остальные подозрительно на меня косятся, но пока молчат. – О нашей фотографии, о тебе и Блисс, о…

– Так, Джимми. – Листер наваливается на меня всем телом, словно ему трудно стоять на ногах. Он только что не сияет, воплощенный идеал современной красоты. У меня возникает ощущение, будто я здесь не к месту. – Не волнуйся. Если тебя спросят о фото, я сменю тему и расскажу о своей последней интрижке с…

– Ты что, пьян? – шипит Роуэн. От него не укрылось, что язык у Листера слегка заплетается.

Листер хмурится, словно всерьез раздумывает над ответом.

– Не исключено.

– Какого хрена? – Роуэн зол не на шутку. Он оттаскивает меня в сторону – подальше от Листера, – кладет руки на плечи и пристально смотрит в глаза. – Это была дерьмовая неделя, – произносит он особым «отеческим» голосом, который приберегает для случаев, когда я психую из-за всякой ерунды. – И я знаю, что сейчас твоя тревожность вышла из берегов, но ты должен успокоиться. Ничего плохого с тобой не случилось, Джим-Джем. И не случится.

– Все уже плохо, – уныло отзываюсь я.

– Ничего плохого с тобой не случится, – упрямо повторяет Роуэн.

Мне почему-то так не кажется.

– Я не боюсь, – тихо говорит он. – Помнишь?

– Я не боюсь, – послушно шепчу я, но в голове бьется вторая часть цитаты: «Я рожден для этого». И от нее мне хочется сбежать куда подальше.

Я слышу, как на улице шумит дождь.

Хотя погодите, это не дождь.

Это наши фанатки.

•

И крики означают, что они на седьмом небе от счастья.

Я фокусирую взгляд на точке в паре метров впереди, так что толпа сливается в разноцветное марево. Мы стоим на пороге большого зала; фанатки выстроились в длинную очередь, которая похожа на огромную пульсирующую змею. Я, как обычно, улыбаюсь и машу им. Мельком замечаю, что Роуэн справа и Листер слева заняты тем же самым. Листер спрашивает у зала, как дела, но в ответ раздается лишь пронзительный визг. Листер кричит, что мы очень рады их видеть, что мы будем ждать их за ширмой – для нас отгородили специальное место, – и добавляет, что нам не терпится выйти на сцену и сыграть для них. Но едва мы скрываемся за перегородкой, улыбка сползает с его лица, а Роуэн, убедившись, что никто нас не видит, крепко сжимает мою руку. Увы, поздно: я уже не с ними, я словно парю в невесомости и с отстраненным любопытством наблюдаю откуда-то сверху за тремя несовершенными созданиями, в который раз недоумевая, чем они заслужили столь слепое обожание.