Я — русский еврей

Владимир Фридкин Я — русский еврей

Посвящается

Елене Феликсовне Вольцингер

Вместо предисловия

В мае 2019 года я вернулся из Пенсильванского университета, где последние пять лет работал по нескольку месяцев в году приглашенным профессором. Так как в ноябре 2019 года мне исполнилось девяносто лет, то считаю, что мне повезло — в этом возрасте получить профессуру в Америке не так просто. Но что делать дальше? Ведь я жив и работал всю жизнь. Только литературных книг написал с десяток и много рассказов, опубликованных в журналах «Знамя» и «Новый мир». Но они в основном о моей работе в европейских и американских университетах, о моих странствиях по свету, встречах с интересными людьми и их судьбах. Ну а дальше? А «дальше — тишина», как назвала свой роман Джозефина Лоренс, затем авторы одноименной пьесы Генри и Ноа Лири. И я решил написать книгу о своей жизни. Повод для этого, как принято говорить, подкинула сама жизнь. Вскоре после того, как я и жена вернулись из Лозанны, где на Европейской конференции по физике сегнетоэлектриков отметили мой предстоящий юбилей, нам позвонила родственница жены Елена Феликсовна Вольцингер, директор российского отделения всемирной молодежной еврейской организации «Гилель», с предложением выступить в Петербурге на большом собрании этой организации, объединяющей еврейскую молодежь, с целью неформального изучения еврейской истории и традиций. Недавно российское отделение организации «Гилель» получило большой президентский грант от президента В. В. Путина. Надо заметить, что это движение получает поддержку от многих международных организаций.

Тема собрания еврейской молодежи обозначена так: семейные корни, история семей. Но о чем я могу рассказать?

Мои дедушки и бабушки умерли задолго до 1929 года, когда я родился. Знаю, что они жили на Украине и в Белоруссии в черте оседлости. Моя мама окончила частную гимназию в Новозыбкове (евреев не принимали в обычные гимназии и университеты). После Февральской революции 1917 года и указа Временного правительства об отмене черты оседлости (а это был самый первый указ Керенского) мама приехала в Москву и поступила в Московский университет на физико-математический факультет (биологическое отделение). Написав диплом под руководством крупнейшего гематолога, профессора Кассирского (позже академика), она получила от него предложение остаться в аспирантуре. Но вынуждена была уйти на работу врачом-гематологом в больницу, так как она вышла замуж за моего отца. Отец вырос в бедной рабочей еврейской семье и работал рабочим-наборщиком в одной из московских типографий. Когда я родился, отец, окончив рабфак, учился в Полиграфическом институте. Его стипендии не хватало, и мама работала на полторы врачебных ставки. В то время мама встретила где-то Нюру, бежавшую от голода на Украине, бедствовавшую в поисках работы, и пригласила ее к нам в качестве няни. Нюра (ее мама почему-то называла Нюся) прожила с нами все довоенное время и уехала с нами в эвакуацию, когда началась война и отец ушел на фронт. Она стала четвертым членом семьи и очень меня любила. Спать ей приходилось то в коридоре, то на кухне, так как в нашей крохотной комнате места не хватало. Нюся была очень религиозной и читала только две книги: Евангелие и Библию. После нашего возвращения в Москву из эвакуации и гибели отца она еще жила какое-то время с нами, а потом мама выдала ее замуж за санитара, который работал вместе с ней.

До начала войны (в июне 1941 года мне шел двенадцатый год), я ничего не знал о своем происхождении. Конечно, слово «еврей» я встречал, читая русскую классику. Ну хотя бы у Льва Кассиля. У него мальчик спрашивает маму: «А наша кошка тоже еврейка?» Не говоря уже о Пушкине и Толстом. Но смысл этого слова был не отчетлив, как бы не доходил до меня. Родители, не зная идиша (а может быть, забыв его), говорили по-русски. В школе (она находилась напротив нынешнего американского посольства на Садовом кольце, рядом с Кудринской площадью, позже площадью Восстания), мы все были Вовы, Юры, Кирюши, с третьего класса носили красные галстуки и давали пионерские обещания «под салютом всех вождей». Впрочем, после 1937 года у нас остался один вождь. Мне было восемь лет, когда я, читая выписываемую отцом «Правду», прочел, что в числе других Николай Иванович Бухарин оказался диверсантом и шпионом. А в школе наша учительница Зинаида Андреевна однажды в начале урока попросила нас замазать в учебнике чернилами портреты вождей и маршалов. Отец как-то рассказывал, что Ленин называл Бухарина любимцем партии. Я, конечно, ничего не понимал, но точно помню свой какой-то непонятный, безотчетный страх.

Родился я на улице Воровского (ныне Поварская) в доме на углу Трубниковского переулка. Вдоль этой улицы, от Кудринской до Арбатской площади, протянулись и мои детские, школьные и университетские годы…