Я русский солдат! Годы сражения

О. Бычкова: – А какой был замысел?

А. Проханов: – А замысел был пойти навстречу вот этой вот печальной писательской песне, потому что писатель, как птица выпь, всё время рыдает по поводу своего одиночества. Писатели живут без культуры, вне культуры. После 1991 года стараниями Евгения Александровича была культура разрушена как поле.

О. Бычкова: – Евтушенко в смысле?

А. Проханов: – Ну, да, демократы, конечно. А произведение художественное только в культурном поле является частью культуры. Любое гениальное произведение – книги, или музыка, или картины, – если оно создано вне культурного поля, оно умирает.

О. Бычкова: – То есть Путин хотел выступить как собиратель культурного поля?

А. Проханов: – Мне кажется, там было что-то другое. Ведь вначале это собрание предполагало выработку коллективного решения: нужен Союз или не нужен Союз? И этого решения не было, даже этот вопрос не был поставлен на голосование. Просто сошлись, посидели. Там писатели сидели с библиотекарями, с книготорговцами.

Художественное творчество литературное – очень тонкий жреческий процесс, и его нельзя обсуждать публично и с людьми не подготовленными. С коммерсантами его нельзя обсуждать. Поэтому это была неудачная попытка.

Но те, кто там был, остались довольны. Хотя бы хоть что-то, хотя бы хоть немножко впервые власть, Путин, Кремль обратили внимание на целую страту, на огромную страту, в которой существует колоссальное количество интересных людей, огромных дарований. Но не удалось ей этой стратой воспользоваться.

О. Бычкова: – Это правда, что вы жгли чучело Евтушенко?

А. Проханов: – Мне стыдно в этом признаться. Сейчас я чувствую, что, действительно, я в свое время совершил грех. Я такое количество хорошей материи извел на этот пожар! Евтушенко и близкие мне люди, и я в том числе, находились в состоянии острейшей идеологической борьбы в период после ГКЧП в 90-е годы. И эта идеологическая борьба была очень жестокой, потому что победившая либеральная среда нас, патриотических советских писателей, загоняла в углы страшные. Мы были демонизированы, мы были красно-коричневыми, Бондарев был фашистом, Распутин и Белов были фашистами, я был фашистом. Демонизация была чудовищная. И мы оборонялись как могли.

Это был ритуальный акт, магический акт сожжения чучела. Евтушенко очень легко было изображать – у него характерная внешность, он длинный, тонкий, у него тонкий нос такой птичий.

О. Бычкова: – Это где происходило?

А. Проханов: – Это происходило во дворе Союза писателей.

О. Бычкова: – Это какой был год?

А. Проханов: – Наверное, это был, может быть… В общем, какой-то 1994-й или 1992-й. Не помню, какой.

Но курьез в другом. Когда это чучело горело, и из окон Союза с ужасом смотрели машинистки, как горит их любимый кумир, чучело упало, и всё. Но мы через много лет, очень много лет…

О. Бычкова: – Можно я скажу, что это отвратительно, с моей точки зрения?

А. Проханов: – Ну, я считаю, что, конечно, когда сжигают Кострому… Знаете, Кострому же сжигают? Вы знаете? Пасхальный обряд.

О. Бычкова: – На масленицу.

А. Проханов: – На масленицу сжигают. Это тоже отвратительно, это ужасный мерзкий русский языческий обряд. Мне тоже не нравится.

О. Бычкова: – Но она-то мифическая, а тут-то человек.

А. Проханов: – Да Евтушенко – это тоже миф. Евтушенко – это огромный длинноносый миф с выпученными глазами. И когда мы, повторяю, мы встретились с ним, спустя много лет на Франкфуртской ярмарке и обнялись, я обнял его тощее длинное худое, зачехленное в какую-то рыжую фантастическую хламиду тело, мы полетели в Москву и пили вино на там задних лавках самолета и вспоминали нашу писательскую молодость как два старых друга.

О. Бычкова: – Вы покаялись?

А. Проханов: – Зачем? Мы просто пили вино. Мы печалились о нашем прошлом, и мы были оба как старые воины двух разгромленных армий. Армий нет, победы нет, империя рухнула и мы были как два легионера двух разных ратий. И мы очень хорошо посидели и расстались, чтобы, наверное, больше уже никогда не встречаться. И теперь вот это предложение Евтушенко создать Союз и воскресить его из мертвых – это всё равно, что поднять Атлантиду.

О. Бычкова: – Ну, это значит, что старые легионеры снова сошлись в одной точке, в одном легионе, например.

А. Проханов: – Но Атлантиду не поднять.