Я с вами до скончания века…

Свидетельницами погребения тела Господня были те благочестивые женщины, пришедшие с Иисусом из Галилеи, которым, как бы в награду за их усердие, возвещена радость Воскресения прежде всех. Между ними святые евангелисты называют Марию Магдалину и Марию Иосиеву: они сидели против гроба и смотрели, где и как полагали бездыханное тело Учителя (Мф. 27, 61; Мк. 15, 47). Не простое любопытство удерживало их там, где скрывали дорогие для них останки; они хотели знать о месте погребения для того, чтобы и самим, по окончании покоя субботы, придти к гробу с вещественными знаками благоговейной любви к памяти Учителя – драгоценными благовонными мастями и помазать тело Его.

По совершении погребения и участники, и свидетельницы – все спешили по домам встретить великий праздник наступающей субботы, усугубленной совпадением с седмицей опресноков. Но с каким тяжелым чувством верные последователи и ученики Господа встречали теперь этот заветный праздник, напоминавший одно из величайших благодеяний Божиих предкам – чудесное изведение из египетского рабства! Иосиф и Никодим унесли домой в сердцах своих скорбь об утрате Того, Кого привыкли благоговейно чтить. Скорбь их увеличивалась представлением страданий и жестокой смерти, какие Господь Иисус Христос претерпел неповинно, не сделав никакого греха и преступления (1 Пет. 2, 22). В такой великой скорби некоторым утешением могло служить для них самое дело, совершенное ими в честь и память Божественного Страдальца. В глубине своей совести они должны были чувствовать удовлетворение, обыкновенно сопутствующее великим подвигам добродетели.

Ближайшие ученики Господа, неотступные свидетели Его дел и учения, до последнего времени не терявшие надежды на славное открытие земного Царства Мессии, теперь, скрываясь страха ради иудейска (Ин. 20, 19), событиями страшного дня были приведены в крайнее смущение. Тот, Кого они считали великим Чудотворцем, неуязвимым для злобы людей, умер позорной смертью! Все мечтательные ожидания земной славы для Него и для себя исчезли навсегда, оставляя в душе томительное чувство тоски. Мы надеяхомся, яко Сей есть хотя избавити Израиля (Лк. 24, 21), – так думали, без сомнения, не одни еммаусские путники. Все утешительные предсказания Господа о Своем Воскресении, уверения Его о скором свидании, высказанные на последней вечери, казались противоречащими ужасной действительности и были подавлены в душе свежими впечатлениями совсем другого рода. Устраняя мысль о Воскресении Учителя или же понимая предсказание Его так, как Марфа поняла слова его о Воскресении брата ее, т. е. об общем Воскресении в последний день мира (Ин. 11, 24), Христовы ученики не находили для себя отрады в прошедшем; в будущем они видели для себя новые опасности, в полной уверенности, что злые и могущественные враги Христовы, убив ненавистного Пророка галилейского, не оставят в покое учеников Его. Женщины, смотревшие где полагали тело Иисусово, возвратясь от гроба озаботились исполнением своего намерения, купили ароматы и приготовили благовония для нового намащения тела Христова, потому что безграничной любви их к Учителю казалось, что не довольно почестей Ему оказано и что есть еще место и для их усердия.

Но что значила скорбь благочестивых душ, приверженных к Господу, в сравнении со скорбью Пренепорочной Матери Его? Теперь, согласно предречению праведного Симеона (Лк. 2, 35), душу Ее прошло самое острое оружие; теперь Она лишилась всего, что только было для Нее самого дорогого на свете. Все мысли Ее, все чувства чистого сердца, вращались около ужасной потери – и горькие слезы лились потоком из очей Ее. Святая Церковь в своих песнопениях в поразительных чертах изображает плач Честнейшей Херувимов и Славнейшей без сравнения Серафимов над гробом Сына и Господа.

«Где, Сыне Мой и Боже, благовещение древнее, еже Ми Гавриил глаголаше? Царя Тя, Сына и Бога вышняго нарицаеше; ныне же вижу Тя, свете Мой сладкий, нага и уязвлена мертвеца».

«Се свет Мой сладкий, надежда и живот Мой благий, Бог Мой угасе на кресте».

«Помышляю, Владыко, яко ктому сладкаго Твоего не услышу гласа, ни доброты лица Твоего узрю, якоже прежде раба Твоя, ибо зашел еси, Сыне мой, от очию Моею».

«Ныне Моего чаяния радости и веселия, Сына Моего и Господа, лишена бых, увы Мне, болезную сердцем».

«Едину надежду и живота, Владыко Сыне Мой и Боже, во очию свет раба Твоя имех, ныне же лишена бых Тебе, сладкое Мое чадо и любимое».

«Болезни, и скорби, и воздыхания обретоша Мя, увы Мне, видящи Тя, чадо Мое возлюбленное, нага, и уединена, и вонями помазана мертвеца».

«Мертва Тя зрю, Человеколюбче, оживившаго мертвыя и содержаща вся, уязвляюся люте утробою; хотела бых с Тобою умрети, не терплю бо без дыхания мертва Тя видети».

«Радость Мне николиже отселе прикоснется; свет Мой и радость Моя во гроб зайде, но не оставлю Его единаго, зде же умру и спогребуся Ему».