Я с вами до скончания века…

Крайнее смирение Господа, выразившееся перед вечерявшими неожиданно и вместе с тем так наглядно, привело в смущение пламенного Петра, не могшего примирить видимого им с тою верою в величие Христа, Сына Бога живаго, которую он некогда исповедал от лица всех апостолов (Мф. 16, 16). Подобно прочим ученикам, Петр еще не возвышался до постижения всей тайны самоуничижения Господа, в которой проявилась слава Божества Его (Ин. 17, 1). Когда Иисус Христос подошел к нему, то Петр с удивлением воскликнул: Господи, Ты ли мои умыеши нози? т. е. теми ли самыми руками, которыми Ты отверзал очи слепым, очищал прокаженных и воскрешал мертвых? Давно, при Самом призвании к апостольству, после чудной ловитвы рыб, Петр сознавал себя перед Господом человеком грешным (Лк. 5, 8); все виденное и слышанное им в течение трехлетнего сопутствования Спасителю еще более утвердило и развило это чувство собственного недостоинства. Устами Петра говорило истинное смирение, хотя не ко времени и не к месту, а посему Господь ответил ему кротким вразумлением: еже Аз творю, ты не веси ныне, уразумееши же по сих, – при объяснении смысла и цели этого действия, особенно же по сошествии Утешителя Духа Святаго, Который научит всему и напомнит все (Ин. 14, 26). Но апостол упорствовал: не умыеши ногу моею во веки. «Петр поступал таким образом по великой любви, – выражается святитель Иоанн Златоуст, – а посему и Христос уловляет его тою же любовью»: аще не умыю тебе, не имаши части со Мною; из этих слов Господа не только Петр, но и все апостолы должны были понять, что в совершающемся действии скрывается особый глубокий смысл и что оно не есть простое омовение, а нечто высшее, таинственное. Теперь лишь, прозрев сердцем, Петр увидел, как неуместно прекословие Учителю, и с глубоким чувством сказал Ему: Господи, не нозе мои токмо, но и руце и главу. «Горяч в сопротивлении, но еще горячее в изъявлении согласия, а то и другое от любви». Очевидно, апостол желал иметь самую большую часть со Христом, а посему и предлагал более, чем требовал Учитель. Но общее омовение тела не было необходимо тому, у кого нечисты одни ноги: измовенный не требует, токмо нозе умыти, есть бо весь чист. Под омовением Иисус Христос здесь разумеет, по толкованию святого отца, «не иудейское омовение водою, но очищение совести: так как апостолы отвергли от души своей всякое лукавство и обращались со Христом с чистою совестью, то Он и говорит, сообразно с словами пророка (Ис. 1, 16), что омытый уже чист». Кто достиг известной степени нравственной чистоты, тому требуется очищение лишь неизбежных для человеческой немощи греховных приражений, – тех пятен, от которых никто не свободен на земле (1 Ин. 1, 8), точно так же, как для очистившего тело свое омовением нужно только омовение той части тела, например, ног, которая случайно утратила свою чистоту. И вы чисти, – присовокупил Господь, обратившись к ученикам, – но не вcu. Bедяше бо предающего Его, – замечает св. евангелист Иоанн, – сего ради рече, яко не вcu чисти есте (Ин. 13, 11). Он знал, что в святом лике нравственно чистых апостолов скрывается Иуда, замысливший ужасное дело, но, ожидая раскаяния его, не спешил указанием предателя и ограничился пока неопределенным намеком на него.