Я с вами до скончания века…

Когда Господь стал пред Пилатом в судилище, игемон спросил Его: Ты ли еси Царь иудейский? Вся сила обвинения сосредоточивалась в признании Господом за Собою царского достоинства, но это признание, казалось Пилату, заключало в себе какой-то особенный смысл, который надлежало выяснить на суде. Присвоение царского имени в обыкновенном смысле, без сомнения, было бы важным преступлением, за которое закон наказывал смертью, а наименование себя царем в каком-либо другом смысле в глазах язычника не составило бы вины. Господь Иисус Христос был Царем духовного, нравственного Царства: таким Он Сам признавал Себя; таким признавали Его и веровавшие проповеди Евангелия о благодатном и Небесном Царстве. Посему, прежде ответа на вопрос Пилата, Божественный Узник Сам предложил ему вопрос с той целью, чтобы узнать, в каком смысле правитель понимает слово царь: спрашивает ли сам от себя, как будто об открытом заговоре против кесаря, или говорит со слов других, передававших ему о деле Пророка галилейского: о себе ли, ты сие глаголеши, или инии тебе рекоша о Мне? «Ты ли, правитель Иудеи, имеющий все средства знать мятежные замыслы, обвиняешь Меня в присвоении земной власти, или только повторяешь обвинение, подсказанное тебе злыми завистниками? Они сказали, что Я – злодей, похититель царской власти; твое дело наследовать и рассмотреть, какой Я царь». Пилат должен был сознаться, что со своей стороны не мог обвинить Подсудимого в каких-либо вредных действиях; тоном правителя-язычника, не имевшего желания вмешиваться во внутренние дела подвластной страны, или, еще менее, в ожесточенную борьбу партий, раздиравших Иудею, он указал обвинителей в лице членов синедриона с их единомышленниками и хотел слышать от самого Обвиняемого объяснение, чем могло быть вызвано такое обвинение: еда Аз жидовин есмь? Род Твой и архиерее предаша Тя мне: что еси сотворил? Он видел также, что жалоба синедриона, важная сама по себе, принесена на виду толпы народа, склонявшегося на сторону врагов Христовых, благодаря стараниям первосвященников и старейшин (Мк. 15, 11, 15). Тогда Господь Иисус, направляя Свой ответ против главного обвинения в присвоении царской власти, заметил, что Царство Его не мирское и земное, и для владычества римского не представляет опасности уже потому, что не находит защитников, вооруженных человеческими средствами нападения и обороны: Царство Мое несть от мира сего, еще от мира сего было бы Царство Мое, слуги Мои убо подвизалися быша, да не предан бых был иудеом, ныне же Царство Мое несть отсюду. О неотразимой силе доказательства, высказанного Господом о неземном свойстве Своего Царства, свидетельствовала вся общественная деятельность Его, свидетельствовали недавние события и наглядно для каждого говорило настоящее смиренное положение Его. Он никогда не пользовался для мирских целей той славой, которую народ воздавал Ему (Ин. 6, 15); не воспользовался для этих целей восторгом народа, торжественно встречавшего Его при входе в Иерусалим (Мф. 21, 8–11); да и теперь, обвиняемый своими врагами, предстоял на суде иноземца-язычника в уничиженном виде Узника, оставленного всеми. Пилат видел, что обвинение Христа иудеями в домогательстве мирского Царства падает само собою, но, тем не менее, слова Господа о каком-то Царстве казались ему странными: он хотел, чтобы Подсудимый отказался от них или же объяснил их точнее и понятнее, показав, в чем состоит это Царство, столь отличное от других Царств. Убо Царь ли еси Ты? – спросил игемон. Воплощенное Слово, Господь наш Иисус Христос, желал «научить Пилата и возвести к высшим понятиям» (святитель Иоанн Златоуст), засвидетельствовал пред ним, по выражению святого апостола Павла, доброе исповедание (1 Тим. 6, 13), возвестил, что не может отречься от царс кого наименования, как оно ни кажется опасным, потому что есть Царь духовный, облеченный «властью не человеческой, но гораздо выше и славнее человеческой» (святитель Иоанн Златоуст). Он Царь, но не такой, каким представляли Его обвинители, не такой, которого мог бы страшиться правитель, охранявший верховные права кесаря. Ты глаголеши правду, – ответствовал Господь, – яко Царь есмь Аз, Аз на сие родихся и на сие приидох в мир, да свидетельствую истину, и всяк, иже есть от истины, послушает гласа Моего. Этот Царь неземного, благодатного Царства, посланный Отцом в мир (Ин. 3, 17; 17, 18), проповедал людям истину новозаветного откровения (1, 17; 8, 32) и приобрел Себе учеников и последователей, уверовавших в Него (17, 8). Язычник не мог понять слов Господа в истинном смысле, а лишь вывел из них заключение, что перед ним стоит Невинный, подавший повод к клевете неосторожным употреблением опасных названий. «Вероятно, – думал Пилат, – это мудрец, подобный философам Греции и Рима, стремившимся к открытию истины и, увы, не достигавшим ее: какая же тут опасность для власти кесаря?» Римский правитель имел вообще смутное понятие об истине и не считал необходимым заниматься разъяснением этого предмета, по мнению его, не относившегося к делу. И между тем, не желая показаться совершенно равнодушным к истине, о которой так много и, к сожалению, бесплодно говорили тогдашние мудрецы, Пилат, как бы мимоходом, спросил: что есть истина? Это был вместе с тем упрек Обвиняемому, сделавшему задачей Своей жизни свидетельство об истине, которая, по мнению язычника, состав ляла неразрешимую загадку. Пилат, по за мечанию святителя Иоанна Златоуста, «понимал, что этот вопрос требовал времени для рассмотрения, а дело не терпело отлагательства». Проницательность правителя, опытность судьи, знание местных обстоятельств и характеров действующих лиц, – все убеждало его в невинности Узника, казавшегося простым мечтателем о неведомом Царстве. А посему, отложив спор об истине, Пилат спешил «избавить Иисуса от неистовства иудеев» (святитель Иоанн Златоуст). Он вышел к членам синедриона, ожидавшим у входа в преторию, и торжественно объявил первосвященникам и народу: аз ни единыя вины обретаю в Нем. Горько было слышать членам синедриона мнение язычника, уничтожавшее уже постановленный приговор над Обвиняемым, и они с крайним ожесточением решились продолжать начатое дело и довести его до конца. По выражению святого евангелиста Марка, первосвященники начали обвинять Христа во многом (15, 3). В такую решительную минуту злоречие и клевета не пощадили Того, Кто не сделал никакого греха (1 Пет. 2, 22). Возмущение Иуды галилеянина, увлекшего за собою довольно народа (Деян. 5, 37), было еще в свежей памяти; незадолго перед сим и сам Пилат, по подозрению в мятеже, умертвил в храме нескольких галилеян (Лк. 13, 1). Враги Христовы могли воспользоваться этими событиями с той целью, чтобы придать своим клеветливым внушениям некоторое правдоподобие. Необычайное действие учения Христа на слушателей (Ин. 7, 46), привязанность народа, не отходившего от Него по целым дням (Мк. 8, 2), множество учеников (Лк. 6, 17), нарушение раввинских преданий (Мк. 7, 3, 4) и несоблюдение субботы (Мф. 12, 2; Ин. 5, 16; 9, 16), очищение храма от торжников (Ин. 2, 18; Мф. 21, 12) наконец самые чудеса, привлекавшие к Нему народные толпы (Мф. 4, 24, 25), – все это иудеи теперь припомнили и, клевеща и перетолковывая, обратили в вину Гос поду Иисусу. Но Обвиняемый, видя, что суд идет не по правде и что никакие оправдания не подействуют на упорных и многочисленных врагов, ничего не отвечал первосвященникам и старейшинам. Такое молчание, без сомнения, было приятно врагам Христовым: они могли опасаться, что Подсудимый, обладая чрезвычайной силой слова, без особенного труда разрушит хитросплетенную сеть лжи и обмана, в которую они хотели запутать римского правителя. Тогда потребовались бы новые усилия с их стороны; пришлось бы, по всей вероятности, подробнейшее рассмотрение дела отложить на неопределенное время, по крайней мере, до конца праздника, а этого именно они и хотели избежать, рассчитывая поспешностью решения прикрыть неосновательность обвинений. Пилат был убежден в невинности Господа; знал, что истинный источник обвинений – зависть (Мф. 27, 18) и что Обвиняемый может сказать многое в защиту Свою, а посему обратился к Нему с выражением недоумения: не отвещаваеши ли ничтоже? – Не слышиши ли, колико на Тя свидетель ствуют? – Виждь, колико на Тя свидетельствуют! Но Господь и ему ничего не отвечал ни на одно слово, так что игемон весьма дивился, как ему казалось, неуместной молчаливости Подсудимого и явному небрежению о Своей защите.