Я сам себе дружина!

Или как будто что-то большое и холодное прошло поблизости от них в речной воде.

Руда взвизгнул и забился, отчаянно, коротко проржал Вихрь, да и сам Мечеслав ощутил, как поднимаются волосы на загривке и вдоль шеи, будто кто снизу вверх взъерошил их ледяною ладонью.

Это было не похоже на присутствие болотниц. Здесь было что-то другое. Такое же чужое, такое же нелюдское, такое же властное – и всё же совсем другое.

Под водою вдруг зажглось огромное, с ладонь, охряное око, глядевшее с равнодушно-беспощадной морозной древней мудростью. От его взгляда спирало сердце – будто с летнего бережка по горло погрузился в зимнюю воду.

А потом погасло рыжее око, холод ушел, и отпустило давящее ощущение присутствия чьего-то умного и совсем нечеловеческого взгляда.

Речной Бог пропустил их, но показать, кто тут хозяин, не забыл.

Мечеслав, сын вождя Ижеслава, не оглядывался, покидая владения отца и остатки деревни, в которой он повстречал своё недолгое счастье. А тут оглянулся.

Они оба так и стояли на берегу. Ещё не развязав вязанки кольев, стояли и смотрели ему вслед.

Углубляясь в травы Рясского поля, Мечеслав прилагал немалые усилия, чтобы не погнать Вихря во весь опор. Чтобы тем, сзади, не показалось, что он торопится убежать.

Хотя бежать, по чести сказать, хотелось.

От тоски. От стыда. От злости на себя. И от ужаса – когда пытался представить себя на месте Ратки.

Глава XV Рясское поле

Когда Верда в зелёной опушке деревьев, собравшихся у реки, будто стадо на водопой, скрылась за спиною, Мечеслав увидел село. Он давно уже примечал в траве по бокам тропы колосья ржи. А теперь набрёл на то, что осталось от жилищ сеявших когда-то эту рожь. Заросшие травой дворы, провалившиеся, похожие на могилы, избы-землянки, обветшавшие заборы. Сперва подумалось – не прежнее ли жилище рода Ратки или их соседей. Нет. Вдовы родичей Ратки ещё вынашивали их детей, а этот поселок осиротел много лет тому назад. Руда притих, бежал рядом со стременем, не отходя в сторону.

То там, то здесь в траве желтели костяки, обглоданные стервятниками, омытые дождями, останки жителей мёртвого села. Не только мужчины – тут рядом с черепом мутно поблескивали в траве женские бусы, там лежали косточки малыша…

Не осталось никого, чтоб воздать мёртвым последние почести – огнём или землёю.

Рядом с бывшими избами осел, покосившись, деревянный чур, вроде тех, что сторожили околицы сёл в его земле. Отец Бажеры как-то рассказал тем летом, недолгим летом их счастья – когда режешь селу деревянного хранителя, надобно, чтоб железо коснулось дерева по разу за каждый день в году. Упустишь один удар топора или ножа – и село останется без защиты на один день. Добавишь лишнего – испортишь всё, чур станет простым бревном.

Верно, тот, кто резал этого чура, обчёлся, забыл один раз ударить железом в дерево. И открыл ворота беде. На день – но ей хватило.

Потом Мечеслав подъехал к чуру вплотную.

В тот самый день кто-то снова рубил топором по дереву. По резному лику оплошавшего заступника.

Пять раз.

На искалеченном лике темнел знак власти каганов – жадно растопыренная пятипалая лапа. Хазарская звезда.

Дай – беззвучно взывали распяленные когти.

Богатство твоей страны. Честь твоего племени. Силу и храбрость мужчин. Красоту женщин. Свободу детей. Землю под твоими ногами, что приютила могилы предков. Небо над твоей головой, к которому ты поднимаешь руки, славя Богов. Душу твою.

Дай!

Громиле-налётчику в обмен на долю невольника. Хитроглазому торгашу в обмен на порченую монету.

Дай!! Дай – или умри, как те, чьи кости лежат в траве под стенами их домов!

– Сдохнете, – звенящим от ненависти голосом сказал Мечеслав тем, кто не мог его слышать. – Когда-нибудь, я не знаю когда, вы – сдохнете! Потому что есть Боги. Они – не камень и не дерево, Они – Правда. Они не допустят вам быть. И я не допущу.

Зашипел, покидая ножны, меч.

Мечеслав помнил, что сказал ему Ратка. Он боялся не успеть. Очень боялся.

Но нельзя было этого оставлять так. Иначе… иначе бы получилось, что их, безымянных, лежащих в траве, не только убили в тот день.

Что их – победили.

В два удара, привстав в стременах, Мечеслав стесал искалеченный лик, в душе прося прощения у чура, если он ещё тут был. Но лучше вовсе потерять голову, чем носить на ней рабское клеймо. Потом, на миг помедлив, рубанул ещё шесть раз – по стёсу. Первыми двумя ударами высек косой крест. Четырьмя следующими – превратил простой косой крест в Яргу – знак Солнца, Хорса-Дажьбога, изгоняющего всякую нечисть.

И показалось – облегчённый вздох прошелестел травой, затянувшей останки домов и их жителей.

Только после этого, на ходу вынимая из сумки-калиты на поясе точильный камень, Мечеслав, сын вождя Ижеслава, двинулся дальше.

Спать на сей раз вовсе не пришлось. Не настолько и велико оказалось Рясское поле. Костры, у которых ночевало торжище, он заметил ещё до полуночи.