Я – Сания: история сироты

В другом боксе тоже наступила тишина – молодая мамочка сидела с младенцем на руках и что-то шептала ему. Каждое мгновение менялось выражение ее лица. Она то широко улыбалась, то кивала ребенку, то шутливо хмурилась и все время произносила какие-то странные звуки. Малышу это нравилось. Он смотрел на нее во все глаза и тоже то хмурился, то улыбался, повторяя за ней выражение лица и откликаясь на звуки.

Я никогда не видела, чтобы кто-то из взрослых так делал с ребенком! Воспитатели подходили к младенцам, чтобы переодеть, накормить, положить в кроватку и уйти по своим делам. А иногда и уйти не получалось – пока переоденут последнего, первый уже снова мокрый. Конвейер. И уж тем более никто не сидел с нами в обнимку, не читал ласковым и певучим голосом книг.

– Маааамочкаааа.

Первый раз в жизни я произнесла это слово, повторив его за тройняшками. Оно было горьким на вкус. Как слезы. И при этом – сладким и даже теплым. Ложилось на язык, растекаясь до самого горла, и от этого становилось легче дышать.

– Мааамочкааа.

Я вся ушла в это имя, погрузилась в него с головой и не заметила, как женщина из бокса слева, оставив своих троих детей возиться с книжками, подошла к моей двери. Она постучала. Я глупо смотрела на дверь, не зная, что надо делать. Никто никогда в жизни не стучался ко мне.

– Можно войти? – спросила она.

Я удивленно кивнула. Женщина прошла и остановилась рядом с моей кроватью.

– Привет, – она улыбалась мне: не так, как своим детям, но все равно ласково, – тебе что-нибудь нужно?

Я отрицательно мотнула головой.

– Ты спрашивай, не стесняйся. Хорошо?

Я снова кивнула.

– А то я смотрю, все дети с мамами лежат, а ты нет. Вот, – она вытащила из кармана маленькую коробочку с соком и поставила на мою тумбочку, – яблочный.

– Спасибо. – Я подняла на нее глаза.

– А как тебя зовут?

Я помолчала и после долгой паузы ответила:

– Я не знаю.

Все еще не могла привыкнуть к своему имени, мне было трудно его произнести.

– А сколько тебе лет?

Я снова пожала плечами.

– Ааа, – она как будто о чем-то вспомнила, – все же очень просто. Пойдем вместе посмотрим! Ты можешь встать?

Я неожиданно для самой себя легко спустила ноги с кровати и поднялась. Женщина показала жестом, что нужно выйти за дверь.

– Смотри, перед входом в каждый бокс на двери есть такая табличка с именем и возрастом ребенка. На твоей написано: «Соня, 6 лет 4 месяца». Правильно?

– Да, – кивнула я.

И тут, наконец, окончательно поняла, что Соня – это я. Соня – мое имя. Это все, что у меня есть.

Женщина еще немного поговорила со мной, спросила, когда у меня день рождения, – тут уж я смогла ответить четко, выучила на совесть. Оказалось, ее тройняшки родились в тот же день, что и я, только на два года позже. Удивительно! А потом ее позвали дети – стали капризничать и кричать в своем боксе. И я снова осталась одна.

В больнице я пролежала тогда три месяца. Ангина дала осложнение и переросла в воспаление легких. Я постоянно болела пневмонией, начала еще в доме ребенка и тоже лежала из-за нее в больницах – только не запомнила ничего. Знала только одно – ни тогда, ни теперь никто меня не навещал. Не приносил гостинцев. Не радовался встрече. Не скучал по мне в разлуке. Воспитательница за все время приехала только однажды, привезла чистые вещи и тут же уехала. Даже на выписку никого из детского дома не прислали, меня забирала «Скорая».

Зато все это время я слышала и видела, как мамочки укачивают своих малышей, как кормят их из бутылочек и с ложек, как успокаивают, поют им колыбельные и читают книжки. Как целуют и говорят ласковые слова. Как успокаивают после уколов и дуют туда, где болит. Только в той больнице впервые в жизни я осознала, что у всех детей есть МАМА. И у самых маленьких она есть, и даже у самых больших. До этого момента я ни о чем таком не размышляла. Просто существовала.

Обрывки картин, наконец, сошлись воедино в моей голове. В детском доме в отличие от дома ребенка к некоторым детям приходили родители. Или другие родственники. Кажется, в дошкольном отделении я была единственной, о чьих родителях не было известно ничего. Остальных кто-то да навещал. И теперь я поняла, что дети не бывают сами по себе, узнала, что каждому ребенку положена своя собственная мама! Это счастье достается им даром. Просто так. Всем, кроме меня. А мне не положено никого, никакой мамы. Потому что я плохая.

С того дня я стала мечтать о маме. Думала, что она где-то есть – у всех детей есть мама, – надо только ее найти! И тогда я исправлюсь, стану хорошей и буду такой же счастливой, как все остальные. Я полюбила сидеть ночью на подоконнике и смотреть в окно: оттуда открывался вид на утопающую в огнях Москву. Я влюбилась в огни и смотрела на них ночи напролет. Особенно нравился мне свет окон. Я представляла людей, которые за ними живут. Рисовала в воображении счастливых мам и детей. И где-то среди этих светящихся окон было одно самое дорогое – окно моей мамы. Правда, я не знала, где именно. А потому любовалась всеми.