Я – Сания: история сироты

Через холл, мимо спален и игровой, я поплелась в ванную комнату. Слезы наворачивались на глаза оттого, что я не понимала, чего именно учительница от меня хочет. Как это «рисовать»? Что вообще это значит? Другие дети здесь уже давно, с трех лет, конечно, они прекрасно понимали, чего от них хотят. А как же быть мне? Рисовать. Рисовать. Я ведь не знаю, как это – рисовать! Я открыла дверь в ванную комнату спиной, чтобы не прикасаться к ней грязными руками. Пока шла, крепко сжав кулачки, все цвета во вспотевших от страха ладонях перемешались и стали землей. Я с удивлением смотрела на свои руки – коричневые внутри, пестрые снаружи – и поражалась волшебству, которое сотворили со мной краски. Я хотела оставить всю эту красоту себе, не смывать. Но ослушаться учительницу не могла. Осторожно включила воду, взяла мыло – оно тут же окрасилось от моих рук – и стала мылить. Разноцветные пузырьки росли и лопались на ладонях, цветная вода стекала в белую раковину и пропадала в неведомых далях. Я любовалась ее многоцветием и представляла себе цветную воду, которая бежит по трубам, неведомым мне туннелям, изгибам и яркой струей врывается в небо. Нарастает. Набирает силу. И превращается в быстрые, освещенные солнцем облака.

Картина с белого листа ожила перед моими глазами. Я видела уже не только небо, но каждый переход цвета на нем, каждое перышко облаков. И деревья, и травы, и цветы каким-то чудесным образом отражались в них.

– Соня! – Я вздрогнула и обернулась.

Мама Таня открыла дверь в ванную комнату и стремительно вошла.

– Что ты здесь делаешь? Все на занятии.

Она подошла совсем близко, заглянула в раковину. Увидела меня, старательно натирающую руки куском похудевшего мыла, и успокоилась.

– Ааа, ручки моешь? Ну, хорошо. Только давай возвращайся в класс.

Людмила Михайловна встретила меня подозрительным взглядом.

– Отмыла?

– Да, – ответила я тихо-тихо, едва слышно.

– Хорошо, – кивнула она, но потом решила проверить лично: ведь ранее уже убедилась в моей отсталости.

Я послушно протянула ей руки для осмотра. Сначала ладонями вверх, потом перевернула их.

– Тааак, – ее голос снова начал взвиваться, она схватила меня за правую руку, – а это что?!

Я смотрела на нее снизу вверх и молчала. Как ей объяснить, что эти пятна со мной навсегда? Что они дались мне от рождения, от моей мамы – единственное наследство? Я не могла ничего сказать и молчала.

– Иди перемывай!

Я послушалась. Снова пошла в ванную комнату, включила воду, взяла мыло и стала тереть. Взрослые знают лучше. Нужно слушаться взрослых. Если учитель говорит, что руки нужно отмыть, так и нужно делать.

В тот день я ходила мыть руки три раза. И каждый раз мои родимые пятна оставались со мной. В последний раз разъяренная Людмила Михайловна пошла в ванную комнату со мной. Сама включила воду, сама взяла мыло. Стала тереть. Она нажимала на пятна пальцами, и те от надавливания как будто бы исчезали.

– Вот же, – радовалась она, – отмылось!

Но стоило убрать пальцы, как красные пятна появлялись снова – словно по волшебству. Учительница негодовала, не понимала, как такое может быть. А я ничего не могла объяснить – только покорно протягивала свои ладони. Только после всех тщетных попыток она догадалась, что эти пятна – мое, родное. Что краска тут ни при чем.

Людмилу Михайловну я бесила почти все два года в дошкольном отделении детского дома. Она сама мне в этом призналась потом, много лет спустя. Я не умела рисовать, не умела держать кисточку, не знала, что такое краски, мне надо было все потрогать, пощупать, понюхать, лизнуть. За весь первый год занятий я ни разу не попала кисточкой на бумагу. Для меня по-прежнему было немыслимо вмешаться и нарушить гармонию, которая рождалась перед моими глазами на белом листе. Там было море. Там были горы. Там были холмы, покрытые лесом. И много-много пейзажей, которые Людмила Михайловна рисовала для нас, а мы должны были их повторить. Эти картины тут же отражались внутри меня и навсегда оставались там. Я думала, все люди на свете думают так же как я, – картинами. Да мне и не казалось тогда, что я использую воображение, воспроизводя внутри себя эту красоту, – все фантазии были настоящими и живыми. Они дышали. И я верила в них. Только никому не могла показать. Просто тыкала кистью мимо листа, пачкала мольберт, раскрашивала по локоть собственные руки и заляпывала краской очередное нелепое платье.

Людмила Михайловна отправляла меня мыть руки. Я покорно шла. И она бесилась еще больше от того, что я такая послушная. Мы с ней обе в дошкольном отделении намучились так, что не могли больше друг друга видеть. Я не понимала, чего она хочет от меня, она не подозревала, что во мне когда-нибудь проснется талант. Я была самой глупой и никчемной ученицей на протяжении двух лет, пока жила в дошкольном отделении детского дома.