Я сбилась с пути

Я рассказал Джеймсу, что изучал коммерческое дело и бухгалтерский учет в надежде однажды принять на себя или, как говорит Амми, расширить родительский бизнес по продаже автозапчастей. Рассказал, как Абу в девятнадцать лет выиграл в лотерее грин-карту и прилетел в аэропорт имени Джона Кеннеди с одним лишь чемоданом. Десять лет он работал на трех работах, иногда по двадцать часов в день, отправлял деньги домой и откладывал, что мог, пока не накопил достаточно на открытие бизнеса. Только тогда он вернулся домой, чтобы найти жену.

Рассказал, как Амми переехала в незнакомую страну с мужем, которого едва знала, в самый разгар зимы и подверглась атаке холода. Она плакала каждый день и не выходила из дома, пока не увидела первый крокус, и тогда вошла в магазин Абу и попросила чем-нибудь ее занять. Он обучил ее бухгалтерскому учету, и теперь она занималась бухгалтерий стольких организаций, что пришлось отказаться от работы. Абу иногда шутил, как ему повезло, что они женаты, иначе у нее не было бы времени заниматься его бухгалтерией.

В шесть мне написала Амми – спросила, где я. Мы с Джеймсом обменялись номерами, и остаток недели слали друг другу эсэмэски.

– С кем ты переписываешься? – полюбопытствовала Халима.

Ложь вылетела на автомате:

– С Джабиром.

– Это твой новый друг из колледжа? – спросила Амми.

– Да, – ответил я. Тем вечером я сменил имя Джеймса на Джабира и в конце дня стал удалять его сообщения.

Я предложил ему встретиться за кофе вне кампуса – в одной из дорогих кафешек торгового центра.

– Ты с кем-нибудь встречаешься? – между делом спросил Джеймс.

– Не в данный момент, – ответил я.

– Не в данный момент? – повторил он, насмешливо растягивая слова, как будто уже знал правду.

– Я никогда… ни с кем не встречался, – признался я. – Ничем и ни с кем не… занимался.

На секунду я испугался, что он рассмеется, отвергнет меня, но он лишь провел пальцем по ободку чашки и кивнул, словно ему все стало ясно, словно я все ему объяснил.

– Я так понимаю, ты не открылся своей семье? – спросил он.

– Я никому не открылся.

– Кроме меня.

Такое откровение потрясло меня, но в хорошем смысле, будто я был банкой лимонада, спокойно пылившейся на полке, пока в один день меня не встряхнули. Впервые кто-то знал, кто я на самом деле. И осознание этого сделало меня счастливым и опьяненным (насколько я представлял себе такое состояние).

– Кроме тебя, – сказал я Джеймсу.

Тот улыбнулся и облизал губы.

– Раз ты поделился со мной секретом, думаю, я тоже должен поделиться своим.

– Ты уже рассказывал о певице, которой одержим.

– Фрейе. – Он покачал головой. – Нет, не о ней. – Он опустил глаза, на щеки заполз румянец. Он смутился. Я пропал. – Ты не ронял тот доллар. – Секундное молчание. – Я сам его уронил.

– Ты? Зачем?

Его глаза медленно, словно рассвет, поднялись навстречу моим.

– Чтобы познакомиться с тобой.

Таким образом банку встряхнули еще сильнее, и щекочущее ощущение стало куда мощнее, чем той ночью после просмотра «Аладдина», куда мощнее, чем моя влюбленность в настоящих и вымышленных парней, о которых я годами фантазировал, но не смел представить себя с ними.

– У меня есть еще один секрет, – сказал Джеймс. Склонился над столом и поманил меня к себе. Его рот оказался возле моего уха, палец засунут в петельку на воротнике. Если он откроет банку, пути назад не будет.

– Какой? – спросил я. Все тело превратилось в желе.

– Сейчас я тебя поцелую, – прошептал он.

* * *

– Мне казалось, март приходит с бурей, а уходит с теплом, – пробормотал Джеймс в тот студеный день полтора года спустя. – А уже почти апрель. Не должно быть так холодно.

Джеймс больше не жил в Джерси и не учился, вот почему мы назначили четверг днем для встреч в городе. Он жаловался, что одного дня в неделю недостаточно, и мне это тоже не нравилось, но в некоторые дни мы проводили вместе по десять часов, и я объяснял, что если разделить это на неделю, то все не так уж плохо.

Джеймс в принципе ненавидел холод, но по четвергам – особенно, ведь он являлся жалящим напоминанием того, что нам некуда пойти. Отец выгнал Джеймса из дома еще до нашей встречи, и он с тех пор кочевал по друзьям и родственникам, сначала в Хайтс, затем в Гранд-Конкорс, а теперь жил в Инвуде у жалостливой тети, которая работала преимущественно по ночам. «Приходи ко мне на ночь», – частенько просил он. Я хотел. Но не мог.

«Ты бы мог, если бы признался своей семье», – возражал Джеймс.

«И чем это закончилось для тебя?»

Это был удар ниже пояса – я узнал, что Джеймс не жил с отцом из-за того, что тот его выгнал, узнав об ориентации, – но хорошо иллюстрировал мою точку зрения. И по этой причине Джеймс обычно затыкается.