Я сбилась с пути

Хоум-ран. Ну конечно.

* * *

Три опаздывающих игрока подтягиваются к концу третьего иннинга, и Фрейю, Натаниэля и Харуна провожают потоком благодарности, двумя бутылками пива, колой и приглашением присоединиться к ним на следующей неделе.

– Я приму приглашение только вместе с вами, ребята, – говорит Фрейя. – Было весело. – Но потом она вспоминает, что Натаниэль не отсюда. Он турист, приехавший к папе. – Ты еще будешь здесь на следующей неделе?

– Возможно, – пожав плечами, отвечает Натаниэль и открывает пиво. Из-под его рук стекает пена.

Он облизывает пальцы, и в голову Фрейи лезут тысячи грязных мыслей о том, что она хотела бы сделать с этими пальцам. Но пока не выдала еще одну пошлую шуточку, она делает большой глоток пива и протяжно рыгает.

Натаниэль и Харун поворачиваются к ней, оба явно находятся под глубоким впечатлением.

– Мы с сестрой устраивали соревнования по отрыжке, – объясняет она. – С фантой, а не пивом. Я всегда выигрывала.

– Ну разумеется, – нисколечко не удивляется Харун.

– Я раньше могла прорыгать «Jingle Bells», песню из алфавита и «С днем рождения». Хм. Наверное, раз я не могу петь-петь, то получится рыгать-петь. – Фрейя делает еще глоток. – Можно сделать карьеру профессионального рыгателя-певца?

– Возможно, – отвечает Харун. – Есть парни, которые зарабатывают на жизнь, будучи профессиональными едоками хот-догов, так почему нет?

– Профессиональные едоки хот-догов? – переспрашивает Натаниэль.

– Они соревнуются. Каждое четвертое июля проходит большой матч, – поясняет Фрейя. – Этот японец всегда побеждает.

– Не-а, – не соглашается Харун. – Его дисквалифицировали.

– Серьезно? – не верит Фрейя.

– Да.

– Вы прикалываетесь, – смеется Натаниэль. – Такого не может быть.

– Это чистая правда, – заверяет Фрейя. – Так что, наверное, все-таки есть надежда сделать рыгательную карьеру. – Она снова делает глоток и пытается прорыгать алфавит, но выходит лишь жалкая «а». – Нет. Я даже так не могу петь.

Парни смотрят на нее с такой добротой, что почти невыносимо.

– Уверен, ты сможешь петь, – говорит Харун.

– Уверен? – возмущается Фрейя. – А вот я – нет.

– Воровство песни не помогло? – спрашивает Натаниэль.

Фрейя вздыхает. Если бы жизнь была фильмом, она бы спустилась на том лифте, держась за руки с Харуном и Натаниэлем, вырвалась из офиса, из лап Хейдена и чисто запела. Они бы затанцевали. И пустили в ход одухотворенные пальчики.

Но в жизни так не бывает. Удушливый ботинок на ее трахее по-прежнему на месте.

– Помогло, – отвечает Фрейя. – Но не как хотелось бы.

– Что будешь делать? – спрашивает Натаниэль. Фрейя начинает рассказывать о фанатах, средствах к существованию и всем, ради чего трудилась, но Натаниэль перебивает ее. – Это если Хейден тебя уволит. Но что будешь делать, если не сможешь петь?

«Цифры упадут. Фанаты забудут».

Но это не самое худшее. Не это пугает ее и сводит с ума. И никогда не было. Несмотря на весь опыт в бизнесе, Хейден никогда этого не понимал.

Может, это пиво, или адреналин, или реакция Харуна и Натаниэля на то, что она съехала с катушек в кафе, или то, как они смотрят на нее сейчас. Или, может, это чувство, которое в течение дня неумолимо крепчало, что она всегда знала этих двух, хотя встретились они только сегодня. Но что-то придает ей смелости. Или надежды. Или, может, надежда придает ей смелости.

В любом случае она глубоко вдыхает и выпускает из шкафа монстра:

– Если я не смогу петь, если не смогу заниматься тем, что нравится, тем, за что меня любят, я останусь одна.

И вот так это, наконец-то, выходит на свет. То, чего она боится.

* * *

То, чего они все боятся.

* * *

– Ты не останешься одна, – говорит Харун. – У тебя столько фанатов.

– Это не любовь, – отвечает Фрейя. – Это не вечно. Уверяю, если я перестану петь, через некоторое время – месяцы, может, годы – даже мои самые преданные фанаты потеряют интерес. – Харун хочет запротестовать, но Фрейя прерывает его: – Ответь мне честно, каким бы преданным поклонником ни был твой парень, как думаешь, будет ли он любить меня, если я не смогу петь? Разве это возможно?

* * *

Харун с удовольствием сказал бы Фрейе, что Джеймс не перестанет ее любить. Но раз Джеймс может перестать любить его, то о какой уверенности речь? Люди все время перестают любить друг друга.

* * *

– Я буду любить тебя, даже если ты не сможешь петь, – говорит Натаниэль.

* * *

Сердце Фрейи замирает.

Или, может, начинает биться.

– Правда?

* * *

«Уже люблю», – думает Натаниэль. Но это безумие. Это говорит его папа или дикий голодающий человек внутри него, поэтому он снова молчит.

* * *

Наверное, Харун тоже любил бы ее. Не потому, что она знаменита или может помочь ему вернуть Джеймса, а потому, что она – это она. Нужно что-то сказать ей – что-то утешительное, – но его отвлекает телефон. Он гудит, сообщения сыплются почти непрерывно, настойчивость Амми так очевидна, что он буквально видит, как она горбится и смотрит на экран, набирая буквы запачканными чернилами пальцами.

«Ты в порядке? Где ты?»