Я сделаю это для тебя

— Выходит, для тех, кто боготворит вас, вы предатель, — холодно говорю я. — Как еще назвать того, кто обманывает своих? Если бы ваша паства услышала ваши речи, вас немедленно записали бы в предатели.

— Конечно, — соглашается он, опуская глаза. — Но только потому, что в сражении, которое мы ведем, они видят не дальше собственного носа.

Я встаю, хватаю пистолет и приставляю ему ко лбу.

— Пора обратиться к вашему Богу.

Шейха начинает бить дрожь.

— Нет, умоляю вас, не делайте этого!

— Я думал, вы не боитесь смерти. Радуйтесь, вы умрете как мученик.

— Нет! Я не хочу умирать!

— А как же ваши семьдесят девственниц?

— Это аллегория! Прошу вас…

— Значит, вы лгали, обещая гарем тем отчаявшимся, которых просите пожертвовать жизнью?

— Нет, не лгал. Все не так! Вы должны это понимать, вы занимаетесь тем же самым.

— Вы пользуетесь доверчивостью людей, их отчаянием.

— Конечно пользуюсь! А как, по-вашему, выигрываются войны? Что говорил своим солдатам Наполеон? Что обещал армиям Гитлер? Счастье, блаженство, власть, гордость… Война есть война.

— Вот как вы это понимаете… В действительности вам нужна только власть. Плевать вы хотели на правое дело.

— Дело оправдывает власть, — бросает он.

— Нет, в вашем случае власть главенствует над делом, — возражаю я. — Вы дошли до того, что солгали мне о гибели в Афганистане жены и детей, так ведь?

Он поднимает на меня удивленный взгляд:

— Как вы узнали?

— Я не знал — только подозревал. Вы сфальшивили. Но теперь я знаю наверняка.

Он отворачивается, злясь на себя за то, что так легко попался в расставленную мной ловушку. Он отвратителен мне своим лицемерием.

— Эта ложь помогла вам создать себе репутацию мученика-бунтаря и морочить голову последователям. У вас нет чувства чести, вы мне отвратительны. Вы не достойны жить.

Я вжимаю дуло пистолета в лоб шейха.

— Сделайте что-нибудь! — в ужасе кричит он Соломону. — Если он меня убьет, мои люди достанут его.

— Вы меня уже убили, — говорю я.

— Они будут преследовать вашу семью!

— Они под защитой. Читайте молитву.

Шейх опускает голову. Пот выступает у него на висках, стекает по щекам на бороду.

Он бормочет молитву.

— Как вы думаете, сколько людей испытали тот страх, который вы чувствуете сейчас? Сколько несчастных даже не успели воззвать к Богу, когда ваши фанатики перерезали им горло?

Он на мгновение умолкает. Возможно, хочет ответить, но спохватывается и снова начинает бормотать молитвы.

Я взвожу курок. Он щурится, как будто хочет оттолкнуть пулю, льет слезы, не переставая молиться.

Я отступаю на несколько шагов, прицеливаюсь и нажимаю на спуск. Звук выстрела прерывает его бормотание.

* * *

Он открывает глаза через две секунды, не успев осознать случившееся.

— Ваши холостые патроны, — объясняю я.

Он что-то лопочет, потом падает на пол и разражается рыданиями.

— Видели бы вас сейчас те несчастные, что взорвали себя, наслушавшись ваших проповедей…

Я выхожу из комнаты. Мне кажется, что я не дышал целую вечность. Нужно выйти на воздух и прийти в себя.

Не могу определить словами свое состояние. Что я чувствую? Облегчение? Неудовлетворенность, потому что не убил его? Мысли мешаются в голове.

Соломон, шестым чувством уловив мое смятение, подходит и говорит:

— Это было верное решение, Дани.

— Я должен был убить его.

— В некотором смысле ты это сделал. Но не стал убийцей — в отличие от него.

— Ты, безусловно, прав, но как же все сложно…

— Ладно, пошли. Нужно закончить работу. Я покорно следую за другом, понимая, что в моем нынешнем состоянии правильней всего будет довериться его здравому смыслу.

Жан

Борис Дебрюин еще раз перечитал отчет своих сотрудников. Дело осложнялось. Всякий раз, когда появлялся очередной след, выяснялось, что он никуда не ведет, и исчезала всякая надежда продвинуть расследование. Дебрюину удалось объединить усилия служб безопасности и антитеррористических подразделений, но это мало что дало.

Министр без конца звонил и требовал результатов. Этот человек дал ему нынешнюю должность, но Борис Дебрюин не испытывал к нему благодарности. Этим назначением он был обязан своему безупречному послужному списку, значительным достижениям в работе и старым связям, так что конкурентов у него не было. Дебрюин всю жизнь служил своей стране, собирал данные и составлял отчеты, которые редко принимались во внимание, он был душой и телом предан идее Французской республики — идее, за которую, выскажи он ее вслух, его обозвали бы ископаемым технократом. Это не мешало Дебрюину рьяно ловить террористов, внедряя в их сети смелых агентов, которые, как он знал, тоже не сильно его любили.

Министр был человеком иной породы. Этот оппортунист ловко использовал раздутую средствами массовой информации истерию, чтобы создать себе имидж защитника общественной безопасности. Он олицетворял все, что шеф Оперативного отдела терпеть не мог, но как человек долга исполнял все его приказы и распоряжения.

Неприятность заключалась в том, что сейчас он должен был сообщить министру полученную информацию. И эти данные вынудят их изменить ход расследования и взять другой след. Вот только он не знал, какой именно.