Я сделаю это сама

Мои руки взлетели всё равно что сами собой, меж них возникла водяная плюха, и я обрушила её на горящую траву. Дальше смогла подойти ближе к бане и дровяному сараю, и следующие плюхи полетели уже в них. Искры долетали до мокрых стен и с шипением гасли. А я всё ещё звала воду, и швыряла водяные шары туда и сюда, и главное – на крыльцо дома, на крышу над крыльцом, и в ворота, и в остатки кладовки тоже. До тех пор, пока ноги мои не затряслись и не подкосились, и я не рухнула в ту самую пожухлую, горелую и мокрую траву. Сидела и смотрела, и не могла пошевелиться.

Остатки кладовки догорали, крыша рухнула внутрь, кто-то с другой стороны выливал воду на забор. Что-то командовал отец Вольдемар – громко и отчётливо, но я всё слышала как сквозь пелену. А потом – потоки воды, из двух шлангов, точно в огонь, прямо так красиво, что глаз не отвести. Я даже и не задумалась, откуда тут вода в шланге, и шланг откуда, просто смотрела, как задавливают огонь, как он постепенно гаснет, как до меня доходит запах мокрой горелой древесины.

- Барыня-то где?

- Жива ли?

- Пелагея вроде тут была, так и барыня, поди, где-то рядом!

- А может она внутри оставалась?

- Не приведи господь!

- Да весь день она там крутилась, мыли что-то с ближней бабой своей!

- Идите кто-нибудь в дом, вдруг она там!

- Да вон же она, на земле сидит, мокрая вся.

- Поднимайте, чего сморите! Жива ли?

- Жива!

Меня подняли с двух сторон и попытались поставить на ноги, но это был дохлый номер – ноги не держали.

- Не трогайте, а? Без вас тошно, - пробормотала я.

Теперь, когда пожар потушили, и двор освещала только луна, видно сразу же стало плоховато. Нет, в целом я видела даже лучше, чем раньше, дома, меня не одолевала дальнозоркость, но сейчас резкость в глазах почему-то не наводилась.

- Варвара, отойди, не мешайся. Лукерья, и ты отойди. Мужики, только вас тут и не доставало, - собравшуюся вокруг меня толпу распихала Евдокия. – Нет у неё сил, не умеет она пока. Зато вон сколько потушила, молодец.

- Тоже ведьма что ль?

- Дурак ты, это называется – маг. У них там, в чужедалье, все маги.

- На кой им там столько магов сдалось?

- Господь так сотворил.

- А у нас почему не сотворил?

- А у нас тоже сотворил, просто так сотворил, что ты и взглянуть не захочешь, даже если и сможешь!

- А ну, тихо! – рыкнул отец Вольдемар, его громкий голос нельзя было перепутать ни с чем. – Женевьева, жива ли? Отзовись!

- Жива, - сказала я как могла громко, вышло так себе.

- Вот и славно, - он широко перекрестил меня и всех, кто оказался рядом, и принялся читать молитву, и к нему присоединились прочие стоящие вокруг.

А Дуня села рядом на мокрую траву, взяла мои руки в свои.

- Что ощущаешь? – спросила она меня.

- Слабость. Ноги трясутся. У меня так уже было, но сейчас намного сильнее, - говорила я, мне казалось – громко, а выходило – еле-еле.

- Глаза закрой. Дыши, - она держала мои руки, и казалось, будто через её ладони ко мне возвращаются силы.

Я послушно закрыла глаза, дышала, слушала – голоса вокруг, скрип каких-то деревянных частей чего-то, а потом – ветер. Налетел, завыл, зашумел кронами ближних деревьев, мне на голову сверху что-то посыпалось. Наверное, иголки от лиственницы, которая тут рядом растёт и чудом избежала огня.

- Считай, повезло, уберёг господь – если бы ветер раньше поднялся, не уняли бы огонь, даже с ведьмой, - говорил кто-то рядом со мной.

Порыв ветра утих где-то там, далеко, где родился, а потом вернулся снова. И снова, и снова…

- Эй, не смей мне тут помирать! – Евдокия надавила мне на какое-то место в правой ладони, и я взвыла от боли. – Давай, поднимайся. Кто тут есть ещё? Дормидонт? А ну, помогай. Ты, говорят, перед барыней-то крепко виноват, вот и старайся теперь, отрабатывай должок. Дружок-то твой где? Сбежал уже? Значит, сам отдувайся. Отче, помогай тоже, сама не дойдёт. А тут завтра посмотрим, что и как, если погода позволит. А нет – так потом.

Меня снова подняли на ноги и повлекли куда-то, кажется – вниз, к дому Пелагеи. Идти недалеко, но я ж еле живая была, ноги как-то переставляла, да и ладно, больше мешала, наверное, чем помогала. Но дошли, и в дом меня завели, а там – оба Григорьевича, как на ладони.

- Чего там стряслось, – это старший.

- Дом её сгорел, что ли? – а это младший.

- А тебе, Пахомка, какая в том корысть? – сурово спросил отец Вольдемар.

- Да я так, со сна, не подумавши, - я прямо услышала, как он потупился.

- А вот молчи в другой раз, если не подумавши, - раздался восхитительный звук подзатыльника.

Открыла глаза – ну да, Гаврила свечку держит, Пахом рядом башку скребёт, по которой, видимо, получил.

- Ну что же ты, отче, - вздохнул он жалостно.

- Думай, что говоришь, - зыркнул на него отец Вольдемар. – Куда вести болезную?

- На лежанку, - показала Пелагея. – За печь.

- Ничего, если я что-то понимаю – скоро в свой дом отселится, - усмехнулся священник. – Дуня, скажи, отлежится она?

- Куда денется, - проворчала Дуня. – Поспит, да и придёт в себя. Слишком сильно выложилась.

- Это ж кто угодно бы выложился, если б с его домом вот так.