Я шел своим путем. Ким Филби в разведке и в жизни

Несмотря на то что мои контакты с диссидентами ограничивались застольными беседами, сам факт этого общения был компрометирующим с точки зрения сотрудников КГБ. Мои друзья регулярно снабжали меня запрещенной самиздатовской литературой, которую я читала на глазах у Кима, а он хорошо понимал, что за это можно угодить в тюрьму. Тем не менее он выписал для меня из-за границы собрания сочинений Ахматовой, Мандельштама, Цветаевой, в то время опальных, а также запрещенного Гумилева и для себя трехтомник Солженицына (тоже запрещенного) на английском языке и очень удивился, что книги благополучно дошли до нас по почте.

— Только никому не показывай, — сказал он, вручая мне книги, а своего Солженицына держал на книжной полке, на виду.

Разумеется, я не могла оставаться равнодушной, зная о гонениях и преследованиях диссидентов, что называется, из первых рук, и делилась этими впечатлениями с Кимом. При всей симпатии к диссидентам Ким был достаточно здравомыслящим и осторожным в своих высказываниях. Он не боялся за себя, но опасался, что его «вольнодумство» отзовется на мне, понимая, насколько злопамятна организация, с которой он связал свою судьбу.

— Я боюсь осложнить твою жизнь, поэтому не всегда поступаю так, как следовало бы, — говорил он, сдерживая мой пыл.

Однажды Кима привезли домой после встречи с Андроповым на банкете («Он был человеком, который задавал много вопросов и действительно слушал ответы», — писал Ким Грэму Грину 13 октября 1984 г.), и участники банкета продолжали праздновать у нас это событие. Через некоторое время появились два молодых генерала — В.К. Крымов и О.Д. Калугин. Как оказалось, они непосредственно руководили операцией по выдворению из страны Солженицына (это случилось в феврале 1974 г.) и прибыли к нам прямо из Шереметьево. Генералы были в радостном возбуждении и предложили тост за успешное завершение этого мероприятия. Я застыла с рюмкой в руке и уже открыла рот, чтобы высказаться, но Ким метнул на меня испуганно-предостерегающий взгляд, и я промолчала.

О. Калугин впервые появился у нас дома в 1972 году. Он отличался от большинства сотрудников КГБ свободной формой общения, критическими высказываниями в адрес членов ЦК КПСС и Политбюро. Вместе с коллегами Калугин навещал нас по большим праздникам. Среди наших посетителей выделялся не только свободой мышления, но и своей эрудицией М.П. Любимов (теперь он известный писатель). Ким получал удовольствие от общения с ним. Потом, когда Любимов работал в Дании, у них завязалась оживленная переписка.

Самым знаменательным днем для Кима было 27 января — день приезда в Советский Союз. Гости обычно являлись без приглашения — просто ставили нас перед фактом, сообщая о своем визите. Кима такая манера очень удивляла, как и то, что нас никто (из сотрудников) не приглашал к себе в гости, за исключением супругов Калугиных, у которых мы побывали дважды.

Праздничные визиты Калугина продолжались до 1980 года — до его «ссылки» в Ленинград, и их можно пересчитать по пальцам. Результатом этих визитов, по-видимому, и стали воспоминания о Киме в книге О. Калугина «Первое управление». Не могу судить о достоверности всего произведения прежде всего потому, что мне достаточно было ознакомиться с главой, посвященной Киму, чтобы потерять всякое желание читать дальше. В связи с этим мне вспомнилось высказывание Кима о книге одного американского писателя: «Такие книги опасны. Они содержат 25 процентов важных фактов, 25 процентов незначительных фактов, 25 процентов несущественных искажений, 25 процентов абсолютной неправды. Беда в том, что, если читатель не знает предмета лучше, чем автор, он не может сказать, что есть что».

К последним 25 процентам следует отнести те события, непосредственной участницей которых, по словам Калугина, была я. Описание его первого визита к нам — вымысел от начала до конца. Проблема алкоголизма действительно существовала, и я сама пишу об этом, но мы с Кимом справились с этим еще до знакомства с Калугиным. Таким, каким он изобразил Кима, никто не мог его видеть в мою бытность с ним. Мало того, что Калугин пишет небылицы, он еще щедро «цитирует» меня.

Эпизод с мебельным гарнитуром, купленным с помощью Калугина, фальшив до приторности. Достаточно было хоть немного знать Кима, чтобы понять, как мало значили для него материальные ценности (кстати, сам Калугин упоминает об этом). И снова приходится повторять, что «мой рассказ» здесь — чистый вымысел. Непонятно, зачем автору понадобилось даже реальные факты опутывать паутиной лжи. Такой вымысел был бы оправдан в художественном произведении, но этот труд считается документальным.

Несомненно, в то время О. Калугин сыграл положительную роль в жизни Кима (исполняя ли приказ сверху или по своей инициативе), привлекая его к активной деятельности, улучшая бытовые условия.

…А в тот февральский день 1974 года В. Крымов, с которым я встретилась впервые, разглядывал меня с доброжелательным любопытством. Обворожительно улыбаясь, он сказал:

— Интересно наконец-то познакомиться с тобой — до сих пор я изучал тебя только по бумагам.