Я, Шерлок Холмс, и мой грандиозный провал

Представляемое здесь на суд публики произведение также являет собой не что иное как очередное «неизвестное приключение Шерлока Холмса», созданное, как я надеюсь, по всем правилам новейшей холмсианской литературы. Все мои старания были направлены на то, чтобы Великий Детектив, перенесясь в новые обстоятельства и новые события, остался самим собой. Однако при этом мне очень хотелось подчеркнуть многие стороны его удивительной натуры, и для этого пришлось пойти на определенный риск в детальном описании некоторых из них. Поэтому мой Холмс, наверное, все же отличается от большинства своих воплощений, но все же верю, что не в худшую сторону. Отведенная ему роль рассказчика налагает на меня бОльшую ответственность, но при этом делает Холмса настолько живым, как если бы он все время сидел рядом со мной и рассказывал свою очередную историю…

Автор

Стараниями моего друга Уотсона мир знает меня как «мыслящую машину», как человека с холодным сердцем и трезвым рассудком. И, несмотря на свою нелюбовь к красочным эпитетам, я признавал, что получил от своего единственного друга весьма точное определение. Я действительно в течение многих лет не знал ничего, что оживляло бы мои чувства, и привык считать себя слепленным из другого теста, нежели люди, меня окружавшие.

Однако судьбе было угодно преподать мне урок, и в моей жизни произошли события, которые навсегда изменили мое снисходительное отношение к человеческим чувствам. После этих событий моя жизнь не стала иной, но с тех пор моя ироничность по отношению к любви является скорее следствием горьких воспоминаний и, быть может, насмешкой над самим собой… Да, в моей жизни появилась женщина. Долгое время я отказывался даже от мысли что-либо писать о ней, стараясь оградить ее и себя от праздного любопытства. Возникшие между нами отношения были и остаются для меня предметом, требующим самого бережного обращения. По моему настоянию доктор Уотсон также не упоминал об этой женщине на страницах своих рассказов, хотя сам и являлся невольным участником и свидетелем произошедших событий, не совсем, впрочем, понимая их истинный смысл.

Но ход времени неумолим, и рано или поздно не останется никого из вовлеченных в перипетии моего прошлого, а допустить полное забвение столь трепетных для меня событий мне кажется преступным, тем более, что однажды я дал слово этого не делать. Именно поэтому мне кажется возможным вернуться к событиям тех дней и оставить нечто вроде мемуаров, надеясь, что после моей смерти они попадут в руки достойных людей.

Итак, я принял решение наконец-то приоткрыть завесу, взяться за перо и собственноручно описать всю эту историю, которую трудно назвать иначе как самым грандиозным моим провалом.

Это свое не слишком связное сочинение я посвящаю Патриции М. Гленрой.

1

Это было в конце лета 1888 года. После нескольких громких дел, имевших место незадолго до этого и по разным причинам не описанных моим верным биографом, в моей практике наблюдалось полное затишье. Я связывал это не только с обычной цикличностью преступной жизни Лондона, но и с необычайно жарким летом — в те тяжелые, знойные дни, столь необычные для влажного и изменчивого британского климата, люди с трудом делали даже свои обычные дела, и самым большим преступлением могло оказаться лишь посягательство на чужое прохладное питье или место в тени.

Я был занят анализом ацетона и уже несколько дней не выходил из дома. Уотсон впервые за последние недели зашел навестить меня и теперь сидел в кресле у стола, попыхивая сигарой. В то время он был с головой погружен в свои личные матримониальные дела, но при этом не уставал твердить, что собирается быть в курсе всех моих новых расследований. Хотя до того дня я и не мог порадовать его каким-нибудь необычным случаем, мне было приятно его общество, тем более, что Уотсон всегда умел делить со мной не только беседы, но и многочасовое молчание. Именно такое благотворное молчание стояло в моей небольшой гостиной, пока его не нарушила вошедшая миссис Хадсон:

— Вам телеграмма, мистер Холмс, — сказала она, кладя конверт на стол.

— Что там еще? Будьте добры, Уотсон, прочтите вслух, — откликнулся я.

Уотсон распечатал конверт и громко прочел:

— «Дорогой мистер Холмс! Это стало невыносимым. Прошу Вас оказать помощь в моем деле. Телеграфируйте об ответе. С надеждой, Элен Дж. Лайджест».

— Весьма лаконично, но довольно банально, — заметил я вслух, продолжая перебирать пробирки.

— Почему эта леди считает, что ее имя открывает для меня суть дела?

— Она, очевидно, думает, что вы читаете газеты, — ответил Уотсон.

— Я действительно не читал газет в последние дни, — сказал я, поворачиваясь к нему.

— А что, какое-то громкое дело?

— Достаточно громкое.

— И вы ничего мне не сказали?

— Я полагал, что теперь для вас нет ничего важнее ацетона.

— Ну, никогда не поздно что-либо изменить. Найдите мне, Уотсон, в этом ворохе какой-нибудь отчет покороче.