Я (СИ)

Так же прост и Малевич, рисующий песком под романтичную музыку. О, мальчишка прославился вдвойне. Теперь его картины украшают вход в Дом Культуры. Собственно, умение рисовать красками и песком всегда пригодится, чтобы удивить и порадовать толпу. Ему бы еще научиться рисовать на воде, тогда он не будет знать отбоя от восхищенных им людей. Их тут называют фанатами. Не люблю это слово.

Птич не такой простой. Он хочет выделяться, быть не таким, как все. Маленький бунтарь, неудавшийся революционер. Обычно у таких полно идей, как расположить к себе людей. И вот сегодня он заставляет целый зал зрителей аплодировать себе, пока поет а капелла.

Хороша и Колибри с ее необыкновенной способностью танцами сломить проблемы своей жизни. Ее грацией, красотой не только души, но и тела. Покачивание, взмах, прыжок, и вот она уже не маленькая колибри, что трепещет у цветка, а самый настоящий лебедь, прекрасный и грациозный.

Жук последний. Он завершает концертную программу стихотворением. Грустным, но таким подходящим для сегодняшнего дня. Собственно, жалость и доброта Птича меркнут по сравнению с душой Жука.

Зажигалка начинает тухнуть, приходится щелкать снова и снова, чтобы разжечь пламя.

Все они — та самая молодежь, про которую нынче плохо пишут. Молодежь, которую ругают, которую обливают грязью, оставленной, безусловно, «мудрыми» старшими.

«Мудрые» старшие знают все куда лучше, чем молодежь. Они настолько привыкли быть «мудрыми», что забыли, как когда-то были такими же замкнутыми, или же бунтарями. И они смеют называть нынешних замкнутых или бунтарей плохими. Хм, а как же они назвали бы меня, способного становиться, в зависимости от настроения, злым или добрым?

Меня часто называли Хароном. Иногда даже Сатаной, еще называли Богом. Таких прозвищ вообще много, но сегодня мне выпала роль ведущего, который пополняет коллекции Жизни и Смерти.

— В этой жизни умереть не трудно, — тихо в микрофон произносит Жук.

— Сделать жизнь значительно трудней, — улыбаюсь, договаривая вместе с ним.

Смерть кивает, щелкает пальцами, и чтец падает. Люди суетятся, думают, что он в обмороке, вызывают врача, оказывают первую помощь. И только две девушки и два парня стоят смирно, никуда не убегая. Колибри плачет, Птич украдкой смахивает слезу, Малевич обнимает их обоих. И только Крот, стоя в стороне, кажется, не испытывает никаких эмоций. Она безучастно смотрит на тело Жука. Наверняка ей больно. На время чувствую облегчение, потому что за миллионы лет одиночества разучился испытывать боль.

На заднем дворе здания, где проходит праздник, есть вишневый сад. Сейчас деревья покрыты белыми цветками, от малейшего дуновения лепестки роем опадают на землю. Издали может показаться, что здесь выпал снег. Аромат пьянит, заставляя вспомнить о кисло-сладком вкусе спелых ягод. Погода довольно прохладная, однако меня это не тревожит. Сколько уже мое тело не ощущало тепла, холода или чего-то подобного…

— Почему он?

На ее лице по-прежнему не было ни единой эмоции, хотя в уголках глаз блестели слезы.

— Отличное выступление, — протягиваю ей черную розу, но Крот отшатывается от цветка, словно от открытого пламени. Приходится пояснить ей, что к чему. — Черные розы дарят на похороны или в честь того, что тобой восхищаются.

Она внезапно прижимает меня к себе. Сперва поразившись такой реакции, понимаю, почему она так сделала. В сад выходят люди, и мало ли, что они могут услышать. Прижимаюсь к Кроту щекой и чувствую, как она старается не отпрянуть от меня.

— Почему. Именно. Он? — она шепотом чеканит каждое слово.

— Потому что, — шепчу в ответ, — мы с самого начала знали, кого заберет себе Смерть. Ему нужно пополнять свою коллекцию. Признаюсь, из молодых в его коллекции никто не танцует так грациозно, как Колибри, и никто не поет так проникновенно, как Птич. Но из всей компании ему понравился именно Жук.

Крот наконец-то всхлипывает.

— Встретимся, когда ты меня забудешь.

Касаюсь губами ее щеки, она же отталкивает меня и стирает слезы тыльной стороной ладони. Поднимается ветер, закружив в воздухе тысячи белых лепестков.

— Хочешь увидеть, что ждет тебя, если ты не наложишь на себя руки?

Крот молчит, скрестив руки на груди, и отрицательно качает головой. Но у нее должен быть хоть какой-то стимул жить, иначе… Иначе мне придется навсегда потерять ее. Указываю ей вдаль, туда, где ветер небольшим ураганом закружил лепестки вишни. Она все же устремляет взгляд туда и ахает. Черные волосы, зеленые глаза. И это все, что роднит меня с ее будущим. В остальном мы совершенно разные. Хотя бы потому, что мне никогда не понять, почему желто-голубой кролик-оригами, протянутый Кроту, кажется ей признанием в любви.

Оставляю ее наедине с видением и ухожу прочь.

— Подожди! — кричит она. — Ответь мне на один вопрос!

Ожидаю вопроса о чем угодно: от того, когда наступит показанное мной будущее, до того, получит ли кто-нибудь из родных Крота Нобелевскую премию. Но Крот ошарашивает меня.

— Кто умер самым первым?