Я сказал: вы – боги…

Так наметилось первое противоречие: между изматывающим физическим трудом и идеалом свободного человека, по своим возможностям равного Богу. Работа от темна до темна не оставляла времени «даже на чтение газет и книг» [14-147,88]. Духовный потенциал человека, развить который «богочеловеки» хотели в Америке становился все более абстрактным понятием, для которого нет место в реальном мире. Все те знания и способности, которые обладали выпускники Московского и Петербургского университетов, искавших приложения своим интеллектуальным способностям, были не к месту и не ко времени.

Такая работа медленно и постепенно, но чем дальше, тем больше вызывала нравственную усталость. В.И. Алексеев позже писал, как невыносимо было для Маликова заниматься изо дня в день одним и тем же сельским трудом, как ему хотелось «в хорошее весеннее утро пойти помечтать куда-нибудь лес или сесть на берегу реки и поудить рыбки» [2,245]. Подобные чувства испытывали и все остальные.

Было и другое, вызывавшее, может быть, не меньшее раздражение – постоянное присутствие рядом одних и тех же людей – в поле, за обедом, в комнате вечером. Любовь к человеку, представляемая как постоянная потребность и постоянное действие на благо ближних, на столь ограниченном пространстве, при полной невозможности остаться хотя бы на некоторое время одному, не получалась. Более того, в коммуне нарастало напряжение, прорывавшееся мелкими обидами и ссорами. «Богочеловеки» попытались снять это напряжение при помощи «исповедей». Эта процедура слегка напоминала практику ранних христиан. Вечером, после работы и ужина, коммунары собирались вместе и каждый, по очереди, говорил о том, что его более всего заботит, стараясь не утаивать од товарищей мысли и поступки, за которые может быть стыдно.

Терапевтическое действие откровенных рассказов о своих переживаниях, при сочувственном отношении окружающих, в свое время испытал Н.В. Чайковский в Кушелевской коммуне (предшествующей образованию кружка «чайковцев»). Он и предложил ввести добровольные «исповеди» для прекращения возникающей среди «богочеловеков» взаимной неприязни. После этого споры, на какое то время прекратились. По окончании вечерних коллективных бесед (как запомнил В.И, Алексеев)» все расходились с радостным, любовным чувством друг к другу» [2,244].

И все же к концу первого года пребывания в Америке «богочеловеки» не только не приблизились к тому идеалу, ради которого поселились в Канзасе, но и еще более отдалились от него. Взаимоотношения между ними стали гораздо хуже, чем до переезда в Америку, а главное – вместо ожидаемой внутренней гармонии нарастало чувство раздражения и усталости. Коммуну надо было спасать, но сами они не чувствовали себя способными что-либо изменить. Только категорическое признание этого факта заставило их обратиться к В. Фрею с просьбой приехать и

наладить жизнь в коммуне. Они не могли не понимать, что добровольно соглашаются на ту «дрессировку», которая им была противна год назад, но ничего не могли поделать. Они пошли на это, спасая собственный идеал «веры в человека» и, частично, от отчаяния, вызванного предчувствием катастрофы. Так начался второй и последний период жизни в коммуне.

Фрей приехал в коммуну «богочеловеков» с женой Марией Славинской и дочерью Беллой осенью 1876 г. Он сразу повел себя как руководитель и наставник. Многое из того, что было заведено в «La progressive» было перенесено им в новый коллектив. Так был введен жесткий распорядок дня, которого ранее не существовало. По описанию Г. Мачтета день в коммуне Фрея должен был выглядеть приблизительно так:

Время вечернего собрания и отхода ко сну Мачтет не указал, но вычислить их не составляет труда: спать должны были ложиться не позднее 22 часов, соответственно собрание – около 20 часов.

В. Фрей добивался чистоты коллективной жизни и требовал, чтобы муж и жена разговаривали друг с другом только в присутствии посторонних, для того, чтобы не было «сплетен». Он был твердо уверен в том, что выжить, способны только те коммуны, что спаяны крепким религиозным чувством. Добиваться единства веры он решил при помощи новых для «богочеловеков», но опробованных им ранее методик: вегетарианства, аскетичного поведения, пения псалмов по вечерам и «критицизмов».

Сильный «догматический элемент» отмечал у Фрея уже Г.А. Мачтет [53,202], а В.И. Алексеев впоследствии писал: