Я слежу за тобой

– Я позвоню.

– Жду с нетерпением!

Генри с вещами идет к «Лендроверу» и, убирая чемодан, делает вид, что тот очень тяжелый. На самом деле вещей там совсем немного – зато у Генри есть повод вернуться. Вдруг Барбара передумает… Неужели это конец?

Он еще раз окидывает взглядом лужайку перед домом. И, закрыв глаза, видит Анну. Девочка делает колесо, потом садится на траву и с улыбкой машет ему рукой.

Пальцы Генри вздрагивают от желания помахать дочери в ответ… Он изо всех сил сжимает губы и открывает глаза. По узкой подъездной дороге машина направляется к домикам для отдыха – тем самым, которые когда-то были большим сараем. Генри живет в одном из двухместных.

Он будто играет в собственную жизнь. Снующие вокруг обитатели соседних домиков, смех, разбросанные по всему двору бодиборды и мокрые гидрокостюмы, песок с пляжа…

Генри заходит с чемоданом в небольшую унылую спальню. Бледные стены, бесцветное постельное белье, ламинат под дуб. Когда они переделывали сарай, Барбара долго объясняла ему, что главное – практичность. А еще – рентабельность. Внутри все должно быть неброским, прочным, без претензий. Вкусы и предпочтения значения не имеют – только рентабельность. И вот Генри смотрит на пол «без претензий» и вспоминает роскошные полы из натурального дуба на втором этаже их дома. Все эти бороздки, узелки, бугорки…

Генри ложится на кровать и, глядя в потолок, думает о жизни, которой хотел бы жить. О настоящей жизни. Сено, сложенное в стога погожим днем. Ягнята, выпущенные на пастбище. Нужно решить, вспахивать ли верхние поля под зерновые… Хотя какая разница? Очевидно, игра в фермера скоро закончится. Генри смотрит по сторонам. Крохотный сосновый шкаф. Комод и прикроватный столик. Всё в одном стиле. Слишком новое. Слишком рыжее.

За стенкой на кухне «без претензий» спит в своей корзине Сэмми, несчастный и потерянный, как сам Генри. Что мы здесь делаем, хозяин? – изо дня в день спрашивают его янтарные глаза.

Генри пытается уснуть, как вдруг взвизгивает дверной звонок. Очень практично. Громко и резко. Не то что старомодные переливы у них дома.

Кого еще принесло?

Генри медлит в надежде, что нежданные гости уйдут, однако в дверь снова звонят. Второй раз. Третий. В конце концов он встает, идет открывать и в окошке на входной двери видит лицо дочери.

– Бог ты мой, Дженни!.. Заходи скорее. Прости, не ожидал тебя увидеть.

Дженни обводит взглядом его пристанище. Гора немытой посуды в раковине – Генри все забывает купить таблетки для посудомоечной машины. Комбинезон, брошенный на кухонном столе. Следы грязных ботинок на полу.

Дочь направляется к холодильнику и заглядывает внутрь. Понюхав просроченное молоко, качает головой. Кроме молока – только сэндвичи в коробках и две большие упаковки мясных пирогов и сосисок в тесте, купленные в местном магазинчике.

– Так. Всё. Не могу спокойно смотреть на тебя. Сейчас же едем за продуктами, а потом я готовлю ужин. Собирайся.

– Не нужно, милая. Я в порядке, правда.

– Нет, не в порядке. Поехали.

Дженни звенит ключами от старенькой «Фиесты». Генри купил ее дочерям на двоих. Дженни сдала на права с первой попытки, Анна должна была пойти на курсы. Генри думал о второй машине – чтобы у каждой была своя… Он гонит воспоминание прочь.

* * *

Спустя час они возвращаются из супермаркета. Генри наблюдает за дочерью, которая открывает шкафы в поисках кастрюль и сковородок для спагетти болоньезе.

– С соусом я поленилась – взяла готовый, хотя он тоже ничего. Не такой вкусный, как у мамы, но все равно лучше, чем сосиски в тесте.

Дженни бросает на раскаленную сковородку лук и чеснок, обжаривает мясо, добавляет соус. Генри стесняется своей беспомощности и одновременно удивляется кулинарным способностям Дженни. И когда она только научилась?

– Наверное, думаешь, твой старик уже никуда не годится. Даже еду себе не в состоянии приготовить…

– Ну раньше не было такой необходимости.

Интересно, зачем она на самом деле пришла? Дженни явно чего-то недоговаривает. Но Генри не хочет спрашивать. И просто ждет, пока приготовится ужин.

Спагетти восхитительны. Генри испытывает смешанное чувство благодарности и стыда.

– Пармезан забыла.

– Ерунда. Не представляешь, как мне приятно. Вообще-то я должен о тебе заботиться, а не ты обо мне.

– Правда, что ты изменил маме? Она толком ничего не говорит. Бо́льшую часть дня лежит в постели, в комнате Анны. В обнимку с ее старыми свитерами.

– Родная, мне очень, очень жаль, что тебе приходится справляться с этим в одиночку, да еще после всего, что произошло. – Генри глубоко вздыхает, не в силах посмотреть дочери в глаза. – Да, правда. Я был полным идиотом и очень жалею. Но та женщина для меня ничего не значит, честное слово. Я люблю твою маму. И она не виновата, что так реагирует. Имеет полное право.

– Думаешь, она тебя простит? Пустит назад? – У Дженни дрожит голос. Невыносимо видеть ее в таком состоянии. – У меня чувство, будто мы больше не семья.

Генри берет дочь за руку, отчего Дженни начинает плакать. А затем дочь говорит нечто непонятное: