«Я слушаю, Лина…»

– Если честно – да… Мне иногда казалось… Мне казалось, что в душе она вовсе незлой человек. И даже беззащитный. Просто она нацепила на себя эту маскарадную маску жестокости. Ну, для самозащиты что ли… Она как бы считала, что все ее не любят. И непременно должны обидеть. И она не хотела дожидаться этого. Она спешила обидеть себя. На самом деле… По-моему она была слабым, беспомощным человеком. Просто у нее как бы затянулся переходный возраст…

– Ерунда! – резко прервала я его не полуслове. – Все это ерунда! Всего лишь оправдание для необузданных натур. Приличный человек не станет относиться к людям, как к мусору.

– Значит вы ее действительно знали. И не любили… Но вам трудно понять… Таких, как я… Она…

– Прекрати! – мой голос сорвался до крика. – Где уж вас понять! И не мое это дело – понимать! Настоящая истина не нуждается в понимании. Она либо есть… Либо… – я перевела дух.

Я понимала, что веду себя неправильно. И о мертвых нельзя говорить плохо. Но пересилить я себя не могла. Наверно, потому, что не могла слышать, как он ее защищает. И поэтому я решила тут же перевести разговор на другое. И задала следующий вопрос. Ответ на который я в принципе знала. Но задала его чисто формально. Хотя протокол здесь вести никто не собирался. Это был диалог без свидетелей.

– Скажи, Олег, вы были одни вчера вечером? Никто не видел, что произошло?

Он нахмурился. И покачал головой.

– Мы были одни, Лина.

Я застегнула пальто. И взяла сумку. И оглянулась уже на пороге.

– Никуда не исчезай, Малыш. Я скоро вернусь. Одна. Ты дождись меня. Обязательно дождись…

Были ли у меня сомнения? Безусловно были. Я не лгала, когда сообщила ему, что впервые в жизни совершаю безрассудный поступок. И я сама не понимала – зачем мне это. Я не любила безумства. Относилась к ним скептически. С заметной иронией. Неврастения и бродяжничество меня раздражали. Я всегда считала, что это – признак слабых людей. Впрочем, безумные поступки – это тоже удел слабых. Потому что безумство – это всего-навсего отсутствие силы воли. Это отсутствие характера. Но только не характер. Это отсутствие мужества. А вовсе не мужество. Я не хотела быть слабой. И единственное, чем я имела право гордиться – это силой воли.

И даже свое замужество я не могла назвать безрассудством. Хотя, конечно, не раз теряла голову от своего первого мужа. Я помню его совсем мальчишкой. Не очень умным, но очень милым. На его лице была уйма веснушек. И он без конца хохотал. И без конца тряс меня за плечи. Как безжизненную тряпичную куклу.

– Линка! Ну же! Проснись, Линка! Послушай! Ты будешь в восторге! Какой я классный стих сочинил!

И он взахлеб принимался за чтение своего очередного сочинения. Я, едва скрывая зевоту, слушала его. И ничего классного не находила. Только помню, мне страшно хотелось спать. Я спала много. И, по-моему, проспала все свое замужество. И своего мужа. А он меня тормошил, будил, тащил на природу. И там пытался рассмешить. Корчил рожи, плясал и дурачился. А я подыскивала подходящий кустик, под которым можно было бы прилечь и прикрыть глаза. И смотрела на него сонным взглядом. И клянчила:

– Ну же! Пошли домой! Мне совсем не смешно.

Я не лгала. Смешного, действительно, было мало.

Рождение мертвого ребенка его тоже рассмешило. Он истерично хохотал, прикрыв ладонями лицо. И между пальцами просачивались слезы. Я силой оторвала его руки от лица. И прошептала сквозь зубы.

– Все что угодно – только не слезы.

Веснушки на его лице потемнели. Он сгорбился. И надвинул на лоб кепку.

– Ты мне родишь ребенка, Лина?

Я отрицательно покачала головой.

– Я больше не буду рожать.

– Ну тогда – пока?

Я пожала плечами:

– Пока.

Он, чуть шатаясь, вышел за дверь. И встретились мы только на разводе. Он уже не закрывал ладонями лицо. На котором вновь сияли крупные веснушки.

И все-таки замужество нельзя было назвать безрассудством. Хотя бы потому, что оно было первым.

Я потом часто встречала своего мужа. Он совершенно не взрослел. И по-прежнему не отличался умом. И по-прежнему сочинял свои бездарные стишки. И читал их на улице. Громко, вслух. Положив перед собой кепку. И от него за километр несло перегаром. Он почему-то был уверен, что поэты должны жить именно так. Кто ему об этом сказал? Видно, так мало он читал хороших поэтов. Но предлагать список литературы с моей стороны было уже поздно. Впрочем, и не было желания.

Один раз я подошла к нему. И он замолк на полуслове. И вытаращился на мой дорогой английский костюм.

– Ну и ну! – причмокнул он языком. И дыхнул на меня. Я невольно поморщилась. И вытащила из кошелька деньги. Он смущенно помялся. Впрочем, недолго. И протянул руку.

– Приходите почаще, – попросил он.

– Я не ответила. Я чувствовала спиной его взгляд. И я не обернулась. Я его не жалела. Я только думала о том, что мое первое и единственное замужество напоминало сон. Впрочем, недаром я все это время так много спала.

Как можно увереннее я распахнула дверь своего шикарного кабинета.

– Салют, Даник!