Я слышу все… Почта Ильи Эренбурга 1916 — 1967

Истина трудна. Иногда она прячется так глубоко, что в течение долгого времени так и не знаешь, нашел ли ее. А для писателя вообще гораздо важнее, может быть, не столько найти ее, сколько искать. Тот, кто искренне ищет истину, уже принадлежит истине.

Советские и французские писатели обменялись письмами, они высказали то, что считают правильным; конечно, невозможно убедить друг друга раньше, чем произойдет встреча, раньше, чем сопоставлены факты и точки зрения, касающиеся венгерской драмы. Но что можно увидеть уже сейчас и это главное — никто из нас ни на минуту не усомнился в искренности другого, и разве я не прав, полагая, что наше взаимное уважение окрепнет, выйдя из этого кризиса?

Разве это не удивительно и не прекрасно, что первые шаги поистине искренних и крепких отношений сделаны из самого центра наших противоречий? Но разве, в конце концов, не этому учит нас диалектика?

Разве не удивительно и не прекрасно, что венгерский писатель, уверенный, как и Вы, что французские друзья ошибаются, уверенный, что венгерская революция была спасена, а не раздавлена Красной армией, тем не менее обращается к нам со словами, полными достоинства: «Мы много страдали и многому научились, прежде всего тому, чтобы не видеть бандита в каждом, кто не разделяет пашу точку зрения. Мы хотели бы, чтобы представители французской интеллигенции поняли, с каким глубочайшим чувством дружбы мы ожидаем их помощи».

Думаю, эти слова долго будут звучать в сердцах многих французских писателей, они заставят их, я уверен, тайно искать более убедительные аргументы. Больше всего сближает доверие. Мы, борцы за мир, видели это, когда Национальный совет мира, начав субботнее заседание в атмосфере вражды и раскола, в воскресенье завершился с ощущением единства и энтузиазма, хотя ни один из присутствовавших не отказался от своей точки зрения.

И знаете, дорогой Илья Эренбург, взаимное доверие обладает такой силой, что — сегодня я могу сказать вам то, что еще несколько дней назад мне казалось совершенно невозможным раньше, чем пройдут многие недели и месяцы; я искренне полагал, что ту выставку французского искусства, организовать которую Вы просили меня задолго до этих трагических событий, под девизом общества «Друзья Франции», придется отложить надолго. Отправиться в Москву, когда чувства моих советских и французских друзей так столкнулись, мне казалось невозможным отголоском прошлого. И вдруг я почувствовал — нет, не так, и вот уже это путешествие представляется мне возможным без того, чтобы быть неверно истолкованным той и другой стороной. Не отказываясь ни от одной из оценок трагических событий, противопоставивших нас друг другу, мы можем претворить наши разногласия в новую форму мужественной дружбы, закалившейся в испытаниях. Так, по крайней мере, я ощущаю данный момент. Услышав Вас и прочитав, что пишет Бела Иллеш[609], я кажется, уловил в этом эхе звук надежды.

Веркор

.

Впервые по-франц. — «Либерасьон» (6 декабря 1956, по-русски (с купюрами) — ЛГ (18 декабря 1956), полностью — ДП. С.695–696. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1364. Л.4–6. Ответ на «Письмо в редакцию», напечатанное ИЭ в ЛГ 1 декабря 1956 г., Веркор отправил свое «открытое письмо» ИЭ, сопроводив его запиской: «Дорогой мой друг. Я посылаю Вам в этом же конверте „Открытое письмо“, которое я только что написал в ответ на Вашу статью, излагаемую французской прессой. Я подумал, что надо „ковать железо, пока горячо“. Думаю, что мое письмо будет здесь опубликовано раньше, чем Вы получите это послание. С нежностью к Вам и Любе. Веркор» (Л.3).

275. К.Руа

<Париж,> 12 декабря 1956

Ласточка не делает весны, но две ласточки, это, может быть, уже что-то. Я желаю, чтобы появление в Москве Ива и Симоны[610], которые вручат Вам это письмо, означало бы начало весны… А в данный момент мы — в самой тьме зимней ночи[611].

Все эти ужасные недели мы не переставали думать о Вас. Мы знали, что все удары, которые обрушились на нас при чтении новостей, были для Вас не менее болезненными, чем для нас.

Ив и Симона поведают Вам о тех днях и ночах, когда мы только и делали, что обсуждали — поворачивая то так, то этак — факты, думали о наших советских друзьях, пытались разглядеть на горизонте хоть проблеск надежды.

Я знаю, что отчаиваться нельзя, и дружба помогает мне. Это не просто сентиментальное чувство. Я знаю — благодаря Вам! — неисчерпаемые ресурсы Вашего народа, и я не забываю того, что Вы мне не раз повторяли: начавшееся движение необратимо, ход событий не остановится. Подлый нынешний момент — возможно, не более чем контрудар или зигзаг на долгом пути. Верьте, мы не покинем Вас в дороге. Дружба сильна, и мы будем держаться ради Вас, вместе с Вами. До скорой встречи, надеюсь, в Париже или в Москве!

Клэр[612] и я обнимаем вас обоих.