Я слышу все… Почта Ильи Эренбурга 1916 — 1967

Славе Эренбурга завидовали (некоторые — люто), но о ней же и размышляли. Приведем еще одно письмо (это 1944-й год) редактора «Уничтожим врага» (до войны он был ортодоксальным марксистским критиком, и после войны ему было несладко): «Вчера в гвардейской части на собрании читали Вашу статью. Я сказал несколько слов о Вас… Вас так любят и чтят, что иногда даже неловко становится отвечать на вопрос: „А вы видели когда-нибудь Эренбурга? Какой он из себя? Гордый? Простой?“. Обычно отвечаешь: „видел его как-то“, т. к. уже раза два в глазах людей заметил (плохо спрятанное) недоверие, когда сказал: „Знаком“. Смешно про это так. Это похоже на то, что если б воскрес какой-нибудь Петр или Павел и сказал: „Я лично знал Иисуса и участвовал в небезызвестной трапезе, на той самой „тайной вечере““… Я уже говорил Вам как-то, что Вы давно окутаны мифологией (года два). Это первый (и, к сожалению, самый беспощадный!) признак почитания. которым Вы пользуетесь. Вы — конкретны, но конкретны как лозунг, как сказка. Плоть исчезает все более и более. Обидно, что люди „препарируют“ хороших людей (с их жизнью, с их собакой, с их любимым вином и сыром), превращая их в святых. Но такова, очевидно, логика массового почитания. Вы вошли в сонм святых и этого-то невзлюбили братья-писатели (но по другим, мелким причинам). Где-то на завалинках, в колхозе идет безрукий бригадир Иванов — кавалер орденов „Славы“ и мечтательно глядя на закат, говорит, закуривая козьеножку: помню, как читали мы перед атакой статью „товарища Эренбурга“… В этом — больше чем радость „знаменитости“. В этом счастье самой жизни».

Начав цитировать документы военных лет, трудно остановиться. Когда-то казалось, что это будут помнить всегда, но что осталось от той памяти? Писатель Евгений Ланн, вся семья которого погибла от рук гитлеровцев, писал Эренбургу о его выступлении в московском Клубе писателей в 1943-м: «Вы — единственный среди наших крупных писателей, кто понял острей, чем все остальные, необходимость в наши дни отрешиться от высокомерной уверенности, что еще одна хорошая „над схваткой“ более ценна, чем трудная, очень трудная работа, какую Вы избрали. Для этого необходимы не только большое мужество в преодолении честолюбия, но и самоотречение и большая душа… Слушая Вас, я почувствовал, что из всех писателей нашего страшного времени Вы — один — будете вправе смотреть прямо в глаза нашим детям и внукам. Боюсь, что все остальные будут что-то лепетать о „праве художника“ или о том, что должны, дескать, были заслониться от ужасов происходящего каким-нибудь щитом. Мне кажется, я имею право сказать Вам о своем восхищении Вами хотя бы потому, что сам принадлежу к числу тех, кто избрал именно такой заслон…»

Столь же недвусмысленные, хотя, конечно, не так прочувствованные, отклики шли из-за границы (всю войну Эренбург писал и для западных газет, и его имя было на Западе на слуху). Кинорежиссер Майльстоун сообщал, как понравилось Рахманинову «Падение Парижа», а Марк Шагал писал о том, что Эренбург стал действительно нужен России… Эрнест Хемингуэй, когда в 1946-м Эренбург приехал в Америку, написал ему с Кубы: «Я часто думал о тебе все эти годы после Испании и очень гордился той потрясающей работой, которую ты делал во время войны. Пожалуйста, приезжай, если можешь, и знай, как счастлив будет твой старый друг и товарищ увидеть тебя».

Эта неслыханная популярность Эренбурга, несомненно, внутренне раздражала Сталина (о чем ему только не докладывали!), и, получив донос на писателя от начальника Смерша, он продиктовал главе Агитпропа Александрову идею статьи «Товарищ Эренбург упрощает», после которой имя писателя враз исчезло с газетных полос…

Одни московские литераторы тут же надули щеки — мы-де работали не меньше, но при этом ничего не упрощали! Другие — прежней дружбы с Эренбургом заопасались. Теперь почта доставляла ему только письма и телеграммы фронтовиков — вот кто был куда смелее москвичей: дальше фронта не пошлют. Прочитав «Правду» со статьей Александрова, фронтовой поэт Семен Гудзенко написал Эренбургу: «Умирать в 1945 г. очень не хочется. Я и мои друзья просим Вас упрощать по-прежнему»… В этой книге читатель найдет не один прямодушный отклик фронтовиков на очевидную нормальным головам несправедливость.

В холодную войну. В оттепель (второе эхо)

Война состарила Эренбурга, но военное время он всегда вспоминал с нежностью. Что говорить, было и не легко, и не просто, и работал Эренбург до изнеможения. Со временем ушли иллюзии, что Победа принесет всем справедливость и счастье. Сталин вернулся к жестким нападкам на писателей и деятелей культуры; расцвел государственный антисемитизм, поощряя в этой части местных чиновников и население. Сразу же после Сталинграда вновь расцвел культ вождя (увы, в воскрешении его Эренбург тоже принял участие — не так бесстыдно и топорно, как многие, но принял).