Я смотрю хоккей

С теплохода с туристами на их автобусе едем на стадион. Наши играют с финнами. Опять рядовая, серая игра. Рад только за Женьку Зимина. Наконец-то он забил свой первый гол на этом чемпионате. Да еще какой гол! Если бы был специальный приз за самый красивый гол первенства, Женька стал бы сразу одним из основных претендентов. Сыграл он в тот момент в своем духе — сольный проход, обманное движение, вратарь лежит в одном углу, а шайба — в другом.

Перечитывая эту дневниковую запись, я опять ударился в воспоминания.

Что верно, то верно: свиста на мою долю выпадало еще несколько лет назад куда больше, чем аплодисментов. Причем не за рубежом, а дома. Наверное, я в этом отношении могу считаться чем-то вроде рекордсмена. Приближался ко мне разве что Женька, мой брат. Очень сложные и запутанные отношения были у нас с хоккейной публикой. Если бы я сказал, что она, публика, была полностью права, а мы с братом во всем виноваты, то был бы нечестен. Ну, а в молодости я и вообще был уверен, что вся правда на моей, и только на моей, стороне.

У зрителя есть свои любимцы, которых он независимо ни от чего встречает и провожает бурей оваций. К их числу принадлежит, например, Александров — постоянный фаворит хоккейных трибун. А, скажем, Виктор Якушев, игрок такого же класса, всегда немного в тени, к нему относятся благожелательно, но довольно спокойно. Меня же вечно одна часть публики встречала восторженно, другая — неистово освистывала. И этот прием трибун я всегда переносил очень тяжело — обижался, кипятился, хотел доказать его несправедливость и зарабатывал новые нарекания.

Я понимал, что причина такого необычайного отношения ко мне не моя игра, а мой характер. Но меня это вовсе не утешало. Понадобились годы и годы, чтобы расстаться с репутацией злостного нарушителя порядка на поле. Да и сейчас еще я чувствую на себе слишком пристальный взгляд судей, а когда получаю даже двухминутное наказание — вещь в практике любого игрока вполне заурядная, — снова ощущаю себя прежним Майоровым, от которого болельщики постоянно ждали какого-нибдуь подвоха.

Но я давно уже не «тот» Майоров. Я стал старше и опытней. Я научился сдерживать себя. Мне пришлось сделать это: еще можно снести, когда удаляют и распекают ведущего игрока и капитана, но когда такое случается с играющим тренером — а я уже рассказывал, что был им некоторое время, — то тут уж никому ничего не объяснишь. Не буду скрывать: в этой шкуре «примерного ученика», которую я вынужден был натянуть па себя вместе с тренерской должностью, мне было поначалу очень трудно и неловко. Первое время у меня даже игра не клеилась, так много думал я о том, чтобы, не дай бог, не нарушить правила, не пуститься в объяснения с судьями.

Сколько вдалбливал я себе в голову эту истину: не спорь с судьями, даже если они и не правы, пусть ты уверен в своей невиновности, помолчи, доказывать им это можно где угодно, только не на поле. Я теоретически понимал это всегда. Но стоило мне, будучи на поле, услыхать несправедливый (с моей, разумеется, далеко не всегда безошибочной точки зрения) свисток, и я мигом забывал все свои благие побуждения вести себя паинькой. Я мчался к судье, и начинался долгий митинг, который нередко заканчивался тем, что его инициатор, сопровождаемый дружным свистом публики, отправлялся отбывать свой штраф «за пререкания с судьями». И очень много понадобилось уроков, чтобы теория перешла в практику.

Жизнь била меня за характер неоднократно. Но долго ее удары не шли впрок. Видно, люди взрослеют не в одно время. В нас с Женькой мальчишество жило дольше, чем в других.

Мы с Женькой всегда очень дружили, но — не удивляйтесь — ни с кем — ни с судьями, ни с противниками, ни со зрителями — ни он, ни я не ссорились так часто, не ругались так горячо, как друг с другом. И не из-за чего-нибудь, а из-за хоккея. А уж затеяв ссору, мы забывали обо всем и обо всех. Был в нашей с ним хоккейной жизни один случай, от воспоминания о котором я и сейчас краснею. Да я, может, и не стал бы ворошить прошлое, если б его свидетелями не были другие игроки сборной и если бы мне о нем до сих пор при каждом удобном случае не напоминал А. И. Чернышев.