Читаем «Я собираю мгновения». Актёр Геннадий Бортников полностью

«Я собираю мгновения». Актёр Геннадий Бортников

Мнительная Фуфа боялась идти на «Петербургские сновидения», однако, увидев серьезную работу, тут же позвонила Завадскому с поздравлением. В ее дневнике появилась запись:

«Гена должен забыть все: приятелей, знакомых, угощения, выпивки, Гена должен ходить в лес, смотреть на небо, на деревья… Гена должен сказать себе – я ничего не сыграл еще, я плюю на успех, на вопли девочек и мальчиков – я должен прозреть. Господи, помоги ему! Я ничего не требую от Гены, потому что роль эта делается годами, но что я хочу от Гены?.. Гена хорош, но он как надо заживет, когда поймет каждой клеткой, что он делает, когда перестанет вспоминать и говорить текст, а начнет кровоточить сердцем».[32]

Потрясенный исполнением роли Раскольникова, старейший актер Малого театра Игорь Ильинский устремился к нему в гримерную, чтобы поведать о своем впечатлении. В другой раз известный театровед Виталий Вульф, заглянувший к Бортникову после спектакля, застал его практически в коме – актер сидел, опустив руки, совершенно без сил, и только капельки пота катились по его лицу. Выдавив из себя полу улыбку, он только произнес: «Извините, Виталий Яковлевич, мне сейчас трудно говорить».

Одно из около творческих наблюдений: когда в театре шел спектакль «Петербургские сновидения», в зале работала специальная лаборатория, измеряющая затраты энергии исполнителей во время представления. По психофизическому напряжению роль Раскольникова оказалась равна затратам на пять ролей.

Лучше столичных критиков Бортников сам сказал о своем герое: «То, что он сделал, убив старуху, есть введение в его душу антитела. Оно не может стать его органикой, освободить его. Это трагедия, катастрофа, от которой нет спасения. Убийство несовместимо с душой, если она есть».[33]

В музее Достоевского на вечере, посвященном спектаклю «Петербургские сновидения», театровед Асаф Фараджев заметил, что появление этой инсценировки стало прорывом в твердокаменной советской идеологии. «В эпоху уголовной наказуемости за веру в Бога, когда театр для многих полностью заменил собой церковь как место исповеди, Завадскому удалось создать сакральный спектакль. И заслуга в сохранении сакральности спектакля во многом принадлежала именно Бортникову».[34]

В исполнении Бортникова, по мнению критика, герой, утерявший гармонию, мучился тем, чтобы вернуть соответствие между внешним обликом и, искаженным убийством, внутренним миром. Но Раскольников – Бортникова не был поврежден своей красотой, как многие, очевидные красавцы. О, сколько их, не знающих ничего о том, чтобы служить другим, страдающих нарциссизмом, с осколком зеркала в сердца, смотрят на нас с белых экранов кинотеатров. Да, «красота страшная сила!». Удивительно, но Бортников со своей красотой не носился, как будто ее не замечал и в роли не делал на это акцент. Гармонию его героя восстанавливала жертвенная любовь Сонечки Мармеладовой.

Накануне своего окончательного отъезда заграницу Андрей Арсеньевич Тарковский нашел в Москве лучший спектакль – «Петербургские сновидения» – «истинно русский», с его слов.

Европейский зритель так и не увидел Бортникова в этой роли. Современные Порфирии Петровичи не выпустили Бортникова-Раскольникова за границу. Наметившиеся гастроли моссоветовской труппы в Венецию в 1971 году сорвались, как поползли по театру слухи, из-за того, что Гена Бортников мог там остаться.

За свою жизнь Бортников собрал ожерелье из ролей Достоевского. Этот каменный скорбный командор литературы из дворика Мариинской больницы, со странным наклоном головы, не выпустил его за пределы старой Божедомки, заставив работать исключительно на себя. Нелепый переписчик Вася из телевизионного спектакля «Слабое сердце», уездный учитель из «Дядюшкиного сна», Родион Раскольников в «Петербургских сновидениях», Смердяков в более позднем спектакле «Братья Карамазовы» и в нем же – инфернальное существо, черт. И как откликнулась критика: «актер победил амплуа».

Время рассеяло внимание к защитнику всех униженных и оскорбленных, современный воздух выстудил жилище классической литературы. Пароход «Достоевский», отчалив от родной пристани, где-то затерялся в океанских просторах. О том, насколько он не востребован сегодня можно судить по курьезу, которым поделился в информационном пространстве отец одного подростка. «Звонит сын, интересуется, где достать ему книгу, которую велели прочитать в школе. Я его спрашиваю, как название книги? Он мне шлет эсэмэску: «Приступ лени и на Казани».

Мир не слишком изменился с вечера последнего выхода Раскольникова на подиум, где в финале появлялось изображение бомбардировщиков на заднем фоне. В виду обострения политической ситуации во Флоренции уже сняли или собираются сбить табличку с дома, где жил и работал русский писатель. То, что у человечества сейчас приступ лени, еще можно снести, но наказывать Достоевского за его гениальность – чистое преступление.