Я — Спок

Актер, игравший полицейского, отважно старался выглядеть естественно, пытаясь одновременно контролировать лошадь, но это было не так-то просто — нам пришлось снимать и переснимать. Я уж думал мы вообще никогда этого не снимем! Каким-то образом после часов и часов, проведенных на нью-йоркском тротуаре, нам все-таки это удалось и мы заполучили кадры, которые довольно хорошо друг другу подходили (хотя, если вы посмотрите эту сцену, все равно увидите, как тени сгущаются).

Но нам пришлось вырезать сцену, где Селлек, у которого спросили документы, поднимается вверх по лестнице, а коп следует за ним. Изначально мы хотели показать, как он с полицейским заходит внутрь. Но тут возник маленький нюанс с лошадью…

Видите ли, наш новообращенный наездник славно потрудился, слезая с лошади и привязывая ее к столбу, прежде, чем пойти за Селлеком. Но — как и солнце, и облака, и прохожие — лошадь была себе на уме. И как будто чтоб проиллюстрировать закон, по которому самые тщательные планы режиссеров обречены пойти кувырком, она, мотнув головой, отвязалась и направилась прямешеньки в квартиру и вверх по лестнице за своим «хозяином».

Это была просто умора — мы на площадке чуть животы не надорвали! — а операторы умудрились заснять все на пленку. У меня было страшное искушение воспользоваться этими кадрами — но они, к сожалению, выбивались из остального фильма, и от затеи пришлось отказаться.

Несмотря на лошадь, облака и солнце, съемки «Трех мужчин и младенца» были для меня радостным и волшебным переживанием. И фильму вполне удалось зачаровать и американских зрителей — фильм собрал больше 165 миллионов долларов в домашнем прокате.

Мы сняли последнюю сцену ночью, рядом с Линкольн Центром в Нью-Йорке, и свернулись в 2 часа ночи. На следующее утро я быстро просмотрел отснятый материал, а потом мя с женой Сьюзан поднялись на борт самолета, который должен был отнести нас в Париж, и, в конце концов, в Россию.

Куда, вы спросите? В Россию??? Собственно, в 1988 году она все еще называлась Советским Союзом. В честь недавнего принятия страной моратория на добычу китов, Всемирный фонд дикой природы организовал специальный показ «Звездного пути-IV: Дорога Домой» И мы с Харви Беннетом были приглашены принять участие. И вот так, прямо на следующий день после окончания работы над «Тремя мужчинами и младенцем», я обнаружил себя на самолете, летящем в Европу.

Мне давно хотелось побывать на родине моих родителей, с самого начала 70-х, когда я режиссировал свой самый первый фильм, эпизод «Смерть на барже» для сериала «Ночная галерея». Пока мы вели съемки, нам нанесла визит пара высокопоставленных гостей: государственный секретарь Генри Киссинджер и Анатолий Добрынин, советский посол. Сынишка Киссинджера, как выяснилось, был поклонником «Звездного пути», пока я подписывал ему автограф, я упомянул послу Добрынину о своих русских корнях и том факте, что мои родители эмигрировали в США в 1920-х.

— О! — сказал он. — А они когда-нибудь возвращались в Советский Союз в гости? И были ли вы там когда-нибудь?

Ответ на оба вопроса был отрицательный.

— Тогда вам непременно нужно приехать и привезти их с собой!

К моему удивлению, родители совершенно не хотели возвращаться на свою русскую родину. «Что нам там делать? Там не осталось никого, кого мы знали. На что нам там смотреть, на старые сараи?» Возможно, они были правы. Их деревня, Заслав, находилась на Украине, и во время Второй мировой войны была оккупирована немцами. Многие из местных жителей, особенно евреи, были убиты нацистскими оккупантами. Вдобавок я начал подозревать, что моим родителям не хотелось возвращаться в СССР, потому что они оба покинули страну незаконно: мать — в телеге с сеном, как я уже рассказывал, а отец — перебежав ночью польскую границу. Но я ничего не мог с собой поделать — Россия вызывала у меня любопытство.

Так что, много лет спустя после «Смерти на барже», когда Роджер Пэйн из Всемирного фонда защиты дикой природы связался со мной, чтоб спросить, не хочу ли я слетать с ним в Москву на показ «Звездного пути-IV», я вцепился в этот шанс. У меня было только одно условие — чтобы я смог посетить деревню Заслав. Он сделал несколько запросов и вернулся с хорошими новостями — визит можно было организовать!

Вскоре после этого мы узнали, что у нас есть родственники, живущие под Заславом, — а точнее, Борис Шрулевич Нимой. (Слово «nimoy» или «nemoy» на русском значит «безмолвный». Мы с родителями предположили, что, возможно, несколько поколений назад у нас в семье был настоящий немой — или, может быть, просто человек, который притворился немым, чтобы избежать вербовки в царскую армию. Срок службы тогда составлял обычно 25 лет, так что можно понять, почему множество людей симулировали болезни, чтоб от нее спастись!) Были произведены приготовления, чтоб мы могли навестить его и его семью.