Читаем Я сражался в Красной Армии полностью

По бокам, с обеих сторон, был противник. Сзади, из лесу, выходили группы солдат в черной форме. В бинокль можно было узнать форму частей «СС». Как выяснилось позднее, мы имели дело, с прибывшей для проведения этой операции, дивизией «СС» — «Викинг».

— Товарищ старший лейтенант, — тронул меня за рукав сержант — не пора ли нам?……

Глядите! — и он показал мне рукой в сторону. В метрах трехстах, — параллельно шоссе, медленно, как бы ощупывая местность, двигались черные рослые фигуры.

— Ну, ребята, быстро через болото — в лес бегом…. — скомандовал я и двинулся вперед.

Это был какой то марафонский бег. С трех сторон по нас стреляли немецкие автоматчики; пули свистели вокруг и, с каким то противным хлюпаньем, вонзались в болотные кочки.

Когда мы подбежали к лесу, силы у меня иссякли. Я упал на землю и с жадностью начал пить мутную болотную воду. Бежавшие со мной солдаты, подхватив, втащили меня в лес.

Немцы отстали. Мы медленно двигались по какой то лесной дороге, потом по прогалине, потом еще где то и, наконец, попали в небольшой лесок, наполненный беглецами из разбитых дивизий.

Здесь были и здоровые и раненые, представители всех частей и подразделений. Появился откуда то командир нашего полка и начал «организовывать» оборону. Внезапно налетевшие аэропланы стали обстреливать лес из пулеметов.

Через час немецкие передовые части подошли к нашему лесу. Убедившись, что он наполнен бежавшим противником, они не стали вступать в бой, а начали обтекать рощу с двух сторон, направляясь дальше на восток. Мы видели, как мимо шли немецкие тяжелые танки, артиллерия, пехота, как расхаживали по шоссе немецкие офицеры, прекрасно видевшие все, но не обращавшие на нас ни малейшего внимания.

В нашем импровизированном бивуаке творилось что то невероятное. Кто то окапывался, готовясь к «обороне», кто то, неистово ругался, «обкладывая», не стесняясь высшее начальство (и надо добавить, что совершенно справедливо); раненые стонали и требовали помощи; офицеры бегали, что то стремясь сделать; но делать было уже поздно. Командир полка ходил, стараясь уговорить солдат сопротивляться и, как то поднять их дух. Но они даже его не слушали.

Мне говорили, что командир покончил самоубийством и надо сказать, что совершенно напрасно, ибо он был абсолютно невиновен в случившемся. Кончить самоубийством давно бы следовало кому то другому, истребившему в этой войне миллионы россиян.

Видя эту угнетающую картину и понимая, что здесь кроме неожиданных эксцесса и непоправимых ошибок — ничего не будет, а сделать что либо уже было нельзя, я договорился со своими красноармейцами, что вечером, когда стемнеет, мы попытаемся покинуть лес, и отправиться дальше одни, с тем, чтобы самостоятельно, без давления всяких начальств решать самим свою судьбу: или попытаться перейти через линию фронта обратно к «своим», или сдаться в плен.

Стреляться ни я, ни кто либо другой, во всяком случае, не собирались…. Я прекрасно знал, что почти все мои красноармейцы втайне мечтают о плене и не хотят идти обратно, но боятся об этом открыто сказать. Я их превосходно понимал, но не давал понять им этого, чтобы не смущать людей, в силу сложившиеся обстоятельств, получивших, наконец, возможность без особого риска для жизни, избавиться от надоевшего им режима. Кроме того, всегда возможны были и в этой обстановке всякого рода предательства и провокации, а поэтому, надо было соблюдать максимум осторожности во всех отношениях.

Я считал правильным помочь в этой обстановке также и тем, кто хотел, по тем или иным соображениям вернуться обратно и кого иные перспективы никак не устраивали. Достаточно напомнить, хотя бы то, что среди военнослужащих было некоторое количество евреев, которым в плен к немцам, понятно, попадать совсем уже не следовало.

Поговорив с моими солдатами и предложив им присоединить к нам еще желающих действовать самостоятельно, я стал внимательно изучать карту местности, чтобы не путаться в темноте по лесам и болотам.

Вечером, в полной тьме, мы вышли из лесу. К нам присоединилось человек десять — двенадцать, так, что у меня получился целый взвод. Остальные бывшие в лесу, тоже вышли двумя группами и исчезли в темноте.

Темная! весенняя ночь……

Мы, почти ощупью, стараясь не шуметь, шли, стремясь отделиться от остатков дивизии, перейти линию восточной железной дороги и выйти к реке. Все время над нами летали немецкие разведчики и бросали снопы ракет, заставлявших нас ложиться на землю. Слышно было, как в ближайшей деревне перекликались немецкие часовые. Один из них, услышав шум от нашего передвижения — открыл огонь.

Тихо прокравшись около какой то деревни, — выходим к железнодорожному полотну……

Справа послышались голоса. Мы легли ничком на землю. В двух шагах от нас прошел немецкий патруль, не заметив нас. Немцы о чем то разговаривали и смеялись.

Помню, как до меня донеслась следующие фразы:

— Kriegen wir heute Nacht ein Dach ueber dem Kopf?

— Glaube ich nicht, heute ist der Teufel hier los, ueberall streichen die

Reste der geschlagener russischen Truppen umher!

Перейти на страницу:

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Достоевский
Достоевский

"Достоевский таков, какова Россия, со всей ее тьмой и светом. И он - самый большой вклад России в духовную жизнь всего мира". Это слова Н.Бердяева, но с ними согласны и другие исследователи творчества великого писателя, открывшего в душе человека такие бездны добра и зла, каких не могла представить себе вся предшествующая мировая литература. В великих произведениях Достоевского в полной мере отражается его судьба - таинственная смерть отца, годы бедности и духовных исканий, каторга и солдатчина за участие в революционном кружке, трудное восхождение к славе, сделавшей его - как при жизни, так и посмертно - объектом, как восторженных похвал, так и ожесточенных нападок. Подробности жизни писателя, вплоть до самых неизвестных и "неудобных", в полной мере отражены в его новой биографии, принадлежащей перу Людмилы Сараскиной - известного историка литературы, автора пятнадцати книг, посвященных Достоевскому и его современникам.

Альфред Адлер , Леонид Петрович Гроссман , Людмила Ивановна Сараскина , Юлий Исаевич Айхенвальд , Юрий Иванович Селезнёв , Юрий Михайлович Агеев

Биографии и Мемуары / Критика / Литературоведение / Психология и психотерапия / Проза / Документальное