Я – сталкер. Синдром героя

Из лагеря группа вышла спустя час. Спрут в двух словах обрисовал спутникам ситуацию с Харитоном. Медведь и Лич приняли это за шутку, начали посмеиваться, а когда поняли, что приятель говорил серьёзно, принялись с опаской поглядывать на Монгола – не псих ли он. Сама мысль, что кто-то мог отобрать деньги у торговца, казалась невероятной.

– Ты ему ничего не сломал? – бурчал Шприц.

– Да нет пока. Если хочешь, можешь вернуться. Вдруг лагерь остаётся без врача?

– Тут есть кому позаботиться о раненых. Натаскал я одного паренька – Уколом кличут. А ты зря эту кашу заварил. Харитон такого не прощает.

– Я же ему сказал, что верну всё, когда…

– Да не важно, что ты ему сказал. Харитон головёнкой покивал, а через пять минут пустит своих ребят по нашему следу. Ладно, Спрут эти места как свои пять пальцев, знает, но Пятихатки – это ведь не вся Зона. Ты же понимаешь? Тебе нужна будет помощь проводника, если потребуется идти дальше, но ни один проводник не согласится, если Харитон расскажет о твоих фокусах. Некоторые ещё и прикопать вызовутся.

– А что, все поголовно – трусы?

Шприц лишь отмахнулся, а Спрут принялся объяснять, словно малому ребёнку:

– Просто никто не хочет проблем. В Зоне и так на каждом шагу смерть, со спины удара ожидать – та ещё радость. Есть, правда, двое ребят, которые с Харитоном в контрах. Они могут согласиться провести… Правда, один побухивает знатно – синячит так, что порой не поднимешь. А другой – в годах, ему уже за семьдесят.

– Потом это всё, – резко оборвал молодого сталкера Шприц. Он, как показалось Хусаинову, только что взял на себя роль командира группы и лишнюю говорильню решил пресекать на корню.

– Мы решили тебе помочь после того, как увидели этого паренька… – пояснил врач.

– Как он, кстати?

– Да нормально, – Шприц раздраженно отмахнулся, – насколько нормально может быть после такого. Вот мы и пошли за тобой, чтобы твоего сына так же не пришлось обкалывать, чтобы не свихнулся от сотворённого с ним. Сталкерская солидарность. Но вписываться за тебя мы не собираемся. Понимаешь, о чем я?

– Понимаю, – Хусаинов сплюнул себе под ноги. – У вас тут своя жизнь. Я не хочу, чтобы вы её портили из-за меня. Найду сына, и мы уйдём из Зоны навсегда. У меня есть кое-какие деньжата, думаю, смогу расплатиться с Харитоном. Постараюсь потом сговориться.

– Да ты уже всё испортил, что можно было испортить, – бросил Шприц, – как ребёнок: сговориться, сговориться… Идёмте, мужики. Надо поскорее парня нагнать. Спрут, ты – головным дозором. Лич, замыкающим пойдёшь?

– Добро, – долговязый с автоматом наперевес чуть поотстал, а Спрут двинулся вперёд, через заросли.

– Иди след в след, Монгол, – скомандовал Шприц, – иначе кранты.

Хусаинов послушно двинулся за ним. Справа, страхуя новичка, шел напружиненный, бородатый детина – Медведь.

– На войне можно сговориться даже с тем, кого ты бил, – зашептал Монгол, громко и яростно. – Ведь на войне есть ты и враг. А здесь враг – Зона, значит, против Зоны мы – союзники. С остальными можем сговориться.

– Да не враг нам Зона, – пробасил Медведь. – Она, скорее, мать…

«Как мать, как мать, как мать», – заплясало эхо Зоны.

Краски смазались, деревья и кустарник поблёкли и оплыли, серыми тенями растаяли фигуры спутников. Монгол подумал было, что они влетели в аномалию, истории о которых смаковали у костра в лагере новичков. Он кинулся в сторону и больно приложился головой обо что-то твёрдое. Мир вокруг вспыхнул белым, пропало небо, земля. Хусаинов выставил перед собой руки и обнаружил, что на ладонях у него – запёкшаяся кровь, мозоли и ссадины. Когда успел?

Где-то в районе затылка родился и начал нарастать странный, болезненный гул. Окровавленные ладони прижались к ушам, Монгол закричал, но не услышал своего голоса.

В последний раз мир вокруг вздрогнул и пропал. Исчезло ощущение рассветной прохлады, дурманящие запахи трав. Вместо этого пахнуло плесенью, а через мгновение – тошнотворной сладостью мертвечины.

Хусаинова, словно пьяного, начало мотать из стороны в сторону. Он хватался за землю, но под пальцами хрустел раскрошившийся бетон и куски кафельной плитки. Потом его, оглохшего и ослепшего, долго рвало, а лицо обдавало щипучей желчью.

Знакомый голос раздался внезапно, прерывая мучения Монгола, перекрывая нестерпимый звон:

– Первые шаги по Зоне… Помнишь, что было потом?

Хусаинов попытался ответить, но изо рта вырвалась лишь ниточка тягучей слюны, повисла на губе.

– Ты отвратителен, сталкер, – продолжал монотонно вещать всё тот же голос. Словно Бродский читал свои стихи: мурлыкающе, убаюкивающе, монотонно и страшно.

– Что было у насыпи? Ты помнишь?

Хусаинов принялся мотать головой, будто желая вытрясти через уши монотонный голос, раздающийся под аккомпанемент тонкого звона.

– Тогда ты почти нагнал меня…

– Кто-о-о ты-ы-ы? – едва сумел спросить Монгол, и его снова скрутило в приступе тошноты.

– Кто я? – тон говорившего сделался насмешливым. – Разве ты не узнал мой голос, папочка?