Я — Степан Разин

Стрельцов повели к яме.

— А с вами что делать? — я строго посмотрел на сдавшихся в плен стрельцов. — Коли люб я вам, идите ко мне. Нет — неволить не буду. Отныне вы свободны от царской службы — теперь вольные люди! — крикнул я.

Стрельцы зашумели, часть из них вышла вперёд:

— Батька, прими в казаки?!

— Принимаю. А вы? — обратился я к оставшимся.

Вперёд вышел высокий, широкоплечий стрелец, бросил шапку под ноги, упал на колени. Ветер взъерошил кружок густых седых волос.

— Встань, негоже свободному человеку в пыли на коленях валяться!

— Атаман, коли мы свободны, коли ты не держишь на нас зла, то отпусти с миром в Астрахань.

Я посмотрел на стрелецкую шапку — цветной лоскут указывал на то, что передо мной пятидесятник.

— Вольной жизни брезгуешь, стрелец? — зло спросил я.

Он поднял голову — серые, бесстрашные глаза смотрели прямо и твёрдо:

— На верность присягали мы государю нашему — негоже нам клятву свою рушить.

— Твоя клятва дороже воли?! — я опустил руку на рукоять сабли.

Стрелец смотрел на мою руку.

— Выходит — дороже, — тихо вздохнул пятидесятник, развёл руками и опустил голову, готовясь к худшему.

— Пошёл прочь, стрелец — иди, носи боярское ярмо на шее, да закусывай батогами и гнилой солониной на обед! — процедил я и отвернулся.

Стрельцы быстро покинули площадь и растворились в степи.

— Зря отпустил, Степан Тимофеевич! — хмуро проговорил Иван Черноярец, глядя себе под ноги.

Я оглянулся на лица своих есаулов:

— Али я не прав? Я слово дал!

— Слово! — проворчал Фрол Минаев. — Вся Волга кишит боярами — нас ищут!

— Они первые нас выдадут и не пощадят так, как ты, потому что слушают слово воеводское! — нервно заговорил Якушка Гаврилов. — Разнесут весть о захвате городка — жди гостей, тут же слетятся! А в Персию нам не успеть срок прошёл, море не то.

— Нагнать их надо, атаман! — Черноярец, поигрывая саблей, смотрел на меня и ждал моего слова.

— Я их отпустил!

— Верни! — упорствовал Иван.

— Вот ты и верни, — горько сказал я, меняя обещание, данное стрельцам. — Подобру верни!

— Исполню, атаман! — крикнул Черноярец и принялся гикать, созывая казаков.

Стрельцов нагнали на Ваковой косе, но никто из них не захотел вернуться — все там и остались, порубленные казаками…

Яицкая крепость — первый городок, взятый мной и получивший свободу от бояр и воевод. Городок стал жить по казачьему обычаю. Управление вершил казачий круг — холопьи кабалы были торжественно сожжены на площади, опустели долговые ямы. После победного дня казаки устроили на площади дуван, где каждый житель городка получил свою долю от захваченной добычи.

Пошли доносы на стрельцов и обидчиков-приказчиков — голь упивалась новой, неведомой ей ранее властью, училась жить, никого не боясь и мстить. Многих стрельцов по доносам казнили у крепостных стен. Это продолжалось целый год, пока Яик не вскрылся ото льдов и я не стал готовиться к морскому походу.

В день отъезда весь город высыпал на реку. Казацкие и стрелецкие жёнки слёзно спрашивали:

— Батюшка, Степан Тимофеевич, как же мы будем без вас жить?! Не простят нам бояре ни казней, ни вашего разбоя над едисанскими мурзами, ни разгрома людей Безобразова!

Все, кто мог, уходили со мной. Чем я мог утешить тех, кто оставался?! Обещал вернуться… О войне с боярами ещё не думал, хотелось прогуляться, как гулял Васька Ус, пошарпать кызылбашцев и тихо вернуться на Дон, залечь, затаиться на время. Казаки шумят, мечтают о богатой Персии… Река, городок, струги. Люди шумят, плачут, смеются…

Я хмуро смотрел на горожан, надвинув шапку на глаза — не брать же в дорогу жёнок и детей?!

— Говорите, что я вас насильством пугал, заставлял служить! Стращал казнями! Авось и помилуют! — я взмахнул рукой, казачий струг дружно ударил вёслами по воде и отвалил от берега.

Над рекой повис женский плач. Шёл апрель 1668 года. О большой войне думать было рано. Верх Волги занял Иван Прозоровский с московскими стрельцами — нас спешили обложить со всех сторон, чтобы не дать подняться вверх по реке и повторить подвиги Васьки Уса… Царь простил ему разбой, испугался — авось и нас простят, ведь уже боятся…

— На Персию! — крикнул я.

Там мог быть выход — при случае можно попроситься на службу к шаху, если московский государь откажется прощать Степана Тимофеевича.

* * *

— Утопил ты себя в кровище, антихрист! — кричал тонким гнусавым голосом дьяк.

— Это вы залили ею Русь, брюхатые! — крикнул я вздрогнувшим боярам. — Трясите животами — не заглушить волю народную! Ещё долго разбойный свист вам по ночам спать не даст! Мои атаманы, чай, ещё гуляют, вспарывают саблями толстобрюхих воевод! — я зловеще рассмеялся. — Год-два и вновь выйдет погулять вольный Дон!

Я встретился взглядом с Долгоруким — его пальцы вцепились в посох и побелели. Князь смолчал, но кто-то из бояр крикнул:

— Вор! Калёными прутьями его!

— Попарь, постарайся — я бы для тебя ужо расстарался! — огрызнулся я.

Помощники палача повалили меня на землю.

— Ишь, раскричался! — злобно прошептал один из них.

Меня быстро связали и вновь подняли на ноги.

— Ты глаза не таращь! — вскрикнул гнусавый дьяк и замахнулся на меня свитком.