Я стояла в комнате, прислушиваясь к его шагам и покусывая губу

-Я кого-нибудь пришлю.

-Не думаю, что мне что-то угрожает в этом доме.

Женька направился к дверям, а я вдруг спросила:

-Ты любил ее?

Он замер, стоя ко мне спиной, потом, не поворачиваясь, сказал:

-Нет, - и вышел.

Я стояла, словно приросла к месту. Вот так просто. Нет, и все. Не любил, но собирался

связать с ней жизнь. Потому что удобно, ясно и понятно, как сказал тогда Гарик, один из

Женькиных ребят. Оказалось, не все так просто. И за все надо расплачиваться.

За Настю, я была в этом почти уверена, придется расплачиваться Горбунову. В этих кругах

не впервой делать людям предложения подобного рода. Архип отправится за решетку на

небольшой срок, а по выходу получит кругленькую сумму и заживет припеваючи. Настя

окажется в стороне, может быть, пойдет свидетельницей. И все счастливы. Так будет с

Пархоменко, так было с барменом Лешей, когда Миронову не удалось меня засадить за его

убийство, и мое место за решеткой занял Нестеров, примерно так было с Жирковым. Не

бывает таких случайностей: Горенко продал свою свободу за те же деньги, и если бы не

его фамилия в записной книжке журналистки, история так и упокоилась бы. Вспомнив об

Иванченко, я тут же подумала о синей папке. Я дома одна. Никакой охраны, Женька

вернется нескоро.

-Это отвратительно, - сказала себе, направляясь в сторону кабинета. Я не собираюсь

забирать эти бумаги, просто посмотрю содержимое. Кабинет тонул во тьме, пройдя

внутрь, я на ощупь нашла торшер и зажгла его. Комнату залил тусклый желтый свет,

осветив стол и угол за ним. Я села в кресло. На столе никаких бумаг. Выдвинув первые три

ящика, просмотрела содержимое, но искомого не нашла. Нижний оказался заперт на ключ.

Самого ключа в зоне видимости не было, и я поскакала наверх за отмычками. Через десять

минут открыла ящик. Если Женька заметит, объяснить будет сложно. Синяя папка лежала

внизу под кипой бумаг, под ней еще одна, белая картонная. Я вытащила обе, белую

отбросила в сторону, открыла синюю. В ней были ксерокопии различных документов,

счета, договора, в некоторых мелькало имя Миронова-старшего. Я нахмурилась, в голове

промелькнуло: компромат. Но откуда, и не тот ли самый? Но если тот самый, значит, Иванченко сошлась с человеком, у которого находятся бумаги. С тем, кто предал Марка.

Но как она это сделала, если за ней наблюдают, да и она ведет праздный образ жизни?

"Но я же не знаю, что это за человек, - подумала я, - они могли встретиться и на людях, обыграв ситуацию. Могли тайно, как мы с Марком сейчас. В конце концов, ее спутник

жизни подозревал о появлении кого-то еще в то время, когда женщина была в Москве. А

может, все проще: мне просто не посчитали нужным сообщить информацию. Откуда я

знаю о действиях Иванченко? От Петренко. Он мог задумать все, что угодно, и донести до

меня только то, что выгодно ему".

-Черт, - процедила я. Пожалуй, стоит показать Марку эти бумажки, чтобы как-то

разъяснить ситуацию. Только захочет ли он поведать мне правду?

Я стала фотографировать листы, размышляя, что подразумевала встреча Женьки и

Иванченко? Зачем она передала ему папку? Кто из них сделал первый шаг на сближение?

Вопросов, как обычно, больше, чем ответов. За моей спиной идет какая-то игра,

посвящать меня в нее не собираются. И если бы не Марк, я бы знать не знала, что

происходит. Я и сейчас не знаю.

Бумаг было немного, скорее всего, это только малая часть, если судить по событиям

прошлого года, компромат должен представлять из себя что-то грандиозное.

Закончив, я аккуратно сложила все в папку, взяла белую, чтобы убрать на место, из нее

вылетела фотография. Подняв ее, я чуть не потеряла сознание. С фотографии смотрела я в

возрасте восемнадцати лет. Я помнила, как она была сделана: день рождения мамы, мы на

даче жарили шашлыки семьей. На мне майка и юбка, волосы забраны в хвост на макушке.

Я чем-то недовольна, смотрю серьезно, немного нахмурив брови. На заднем плане забор с

растущими вдоль него ягодными кустарниками. Мама очень любила дачу. Последние годы

уезжала туда на все лето, сажала, поливала, наслаждалась дачной жизнью, как она любила

говорить. Мы с папой приезжали после летней сессии, он совсем не помогал на огороде, мама ворчала, а папа, устроившись в кресле-качалке, мирно дремал или читал. Я тоже в

основном читала, ходила купаться на озеро, в лес собирать грибы и чернику. На мгновенье

пропали эти шесть лет, я оказалась там, на фотографии. Вот справа мама, режет салат, говорит, что как обычно ничего не успеваем. А папа смеется и фотографирует все подряд, в том числе и меня. Я хмурюсь, потому что считаю, что у меня плохо собраны волосы.

По щекам потекли слезы, я смотрела и смотрела на это фото, плохо соображая, где я и что

происходит. Вихрем кружились воспоминания, возвращая меня в далекое детство,

перебрасывая хаотично между годами, пока я наконец не отложила фото на пол. Некоторое

время сидела не в силах соображать, потом медленно взяла папку и открыла ее. Внутри

лежала ксерокопия дела о смерти Потапова с листом пояснений, распечатанным из

электронной почты. Внизу стояла дата: десятое февраля этого года. Выходит, с тех пор