Я – Сыр

  Он приблизился вплотную, нависая, заслоняя свет. Около головы Адама стояли ноги гиганта, или даже они были подняты на ходули. До ушей Адама доходили слова, исходящие из его рта: «Он никуда не денется». Но его отец ушел. Ноги сделали пару шагов и остановились около матери, и рот произнес: «Она ликвидирована». Слушая эти слова и не желая их слышать, он видел того, кто стоял около матери. Ноги подошли к нему снова и переступили через него.

Т:            Кого ты видел?

  Грея. Его голос рявкнул: «Быстро двигайтесь. Мальчик – проверьте его. Его еще можно использовать. Быстро…»

  Руки ощупывали его тело, но это не вызывало боли. И внезапно сладостная и приятная истома начала засасывать и обволакивать все его тело, унося его куда-то вдаль. И он ей поддался. Лицо налилось тяжестью, горячий компресс лег на глаза. Они вибрировали, словно выдох его матери прошлой ночью в мотеле. Он проваливался в бездну мягко, легко и нежно…

Т:             Кто? Кто?

                                (пауза 5 секунд)

Т:             Не исчезать.

                                (пауза 5 секунд)

Т:             Не замыкаться.

                                (пауза 5 секунд)

Т:             Ты очнулся? Очнись!

                                (пауза 5 секунд)

Т:             Подними руку, если ты очнулся.

                                (пауза 30 секунд)

Т:             Пора остановить запись: он в себя не приходит.

END TAPE OZK015

-------

  Огибаю поворот, и передо мной расстилается Ротербург.

  Я – отдохнувший и налегке, и кручу педали этим прохладным утром.

  Ротербург заброшен и пуст, вокруг ни души, словно его однажды вымели, если это можно так себе представить.

  Гоню без остановки. Руки и ноги работают прекрасно, слаженно, и мне начинает казаться, что человек просто создан природой для езды на велосипеде. Велосипед – это мое второе я, и я для него был рожден.

  На моем пути стоит телефонная будка, но даже не смотрю на нее и не могу себе объяснить, почему ее наличие так мне неприятно и портит настроение. Но оно уже испорчено. Телефон напоминает мне об одиночестве, зияющем как пропасть, как пучина, как черная дыра. Мрак этой дыры тревожит меня. Он готов поглотить меня всего целиком, и я стараюсь об этом не думать. Лекарства всегда помогают уйти от такого рода мыслей как можно дальше.

  За следующим поворотом уже вижу госпиталь. Железные ворота сверкают на солнце. Они недавно выкрашены в безобразный оранжевый цвет, но доктор Дьюпонт говорит, что это только грунтовка, на которую вскоре ляжет черная краска. Направляюсь к ним, и рад своему возвращению. Ноги немеют, а пальцы зябнут. Я въезжаю в ворота, и меня ожидает доктор Дьюпонт. Он всегда ожидает меня – рослый, седоволосый человек, у него строгие черные усы и еще у него мягкий и вежливый голос.

  - Хорошо, ты здесь, - говорит он, и рад меня видеть. Слезаю с байка, расправляюсь, чтобы показать себя во всей своей красе.

  Оборачиваюсь и смотрю через ворота. Как-нибудь укачу отсюда на своем байке, чтобы никогда больше сюда не вернуться.

  - Я не принял лекарств, доктор, - говорю я ему. Холодно, и мое тело начинает пробирать дрожь. Он кладет мне на плечи свои руки.

  - Все хорошо, - шепчет он.

  Я качу байк по узкой дорожке, ведущей в госпиталь. Доктор Дьюпонт идет рядом. Госпиталь возвышается на небольшом холме. Это белое здание с черными ставнями на окнах и с колонами на фасаде. Такие особняки обычно встречаются на юге.

  - Добро пожаловать, всадник, - зовет меня кто-то. Оборачиваюсь и вижу мистера Харвестера, пожилого человека. У него низкий и хриплый голос. Он улыбается мне, и я ему в ответ. Он косит газоны и делает еще какую-то работу, и всегда хочет с кем-нибудь куда-нибудь съездить: читает книги, разглядывает карты и листает туристические журналы. Но никогда, никуда и ни с кем не ездит. Красные вены на его лице напоминают карту, обычно занимающую его руки.

  Мы с доктором проходим мимо, и я внезапно устаю. Всего уже через верх.

  - Эй, ну что узнал – спина странника? - спрашивает Пастух. Он сидит на веранде со своими дружками – Дабби и Левисом. Они хитрые и верткие парни. Я отворачиваюсь от них. Они всегда придумывают какие-нибудь пакости. Я как-то ехал на байке мимо грядок – доктор Дьюпонт разрешает мне это, если я катаюсь, не покидая территории госпиталя. Пастух и двое его дружков погнались за мной и столкнули меня с тропинки, и я полетел в канаву. Пастух таращится на меня своими маленькими глазками. На его лице самодовольная улыбка. Я не смотрю на него. Эта улыбка мне хорошо знакома. Он постоянно пытается забрать у меня портфель. Мы проходим мимо него, и я крепко сжимаю его ручку.

  Просторный холл как всегда наполнен запахом сирени. Доктор Дьюпонт делает все, чтобы все здесь напоминало дом. «Это не больница – это дом, который принадлежит больным», - говорит он.

  Мы входим в холл, и я слышу рычание. Я устал, словно давно не спал, а когда слышу рычание собаки, то на меня начинает давить еще и усталость от страха.

  «Сейчас, сейчас», - говорит доктор Дьюпонт. – «Все хорошо», - кричит он кому-то в другую комнату: «Сильвер, уйди отсюда, говорю я тебе… убери его с дороги, наконец».