Я так хочу(СИ)

Берри наклонился ниже. Теплые пальцы заправили волосы за уши, скользнули на шею и привлекли. Бледное лицо приблизилось. Черные зрачки вытеснили синеву радужки, заслонили красную стену с фотографиями. Хриплый голос перемежался толчками дыхания, вкладывая слова прямо в губы. Горячая анестезия разлилась по позвоночнику, опередив смысл на долю секунды:

- Засунь своих наследников туда же, куда и деньги. А именно, в свою очаровательную, тупую задницу. - Процедил Берри и бросил в грязную тарелку мятую сотню.

Глава 8

- Боже! - прошептала Лина, испугано глядя на дверь, которая дрожала от удара ноги. - Что я наделала!

Скривилась, стиснув зубы, но слезы брызнули и затопили горящие стыдом щеки. Уронив голову на стол, она разрыдалась. Не могла шевелиться, болело, словно поломанные ребра вновь сдавали фиксаторы, не давая дышать.

Круглая тень сомбреро заслонила витавшую в свете пыль. Стакан с водой проехал по грязной клеенке и коснулся ладони, что съежилась между тарелками. Лина приподняла лицо, взяла у официанта стопку салфеток, высморкалась и протянула кредитку.

- О, грасиас, сеньора! - улыбнулся мужчина, оттопырив усы; узкая кисть, как членистоногое животное, ловко выудили деньги из соуса: - Кабальеро щедро, очень щедро расплатился!

Лина забросила сумку на плечо и не оглядываясь вышла из ресторана. Прожаренный воздух обжег легкие. Полуденное солнце, будто скальпель, резануло воспаленные глаза. Болезненно щурясь, она повертела головой. И замерла. Желтый Бентли Континенталь, подарок Яна, доставленный из Борнмута самолетом, исчез. Лина отупело разглядывала под ногами четкий рисунок протектора шин. Берри уехал в её очках. И на её машине.

Проследив пустую дорогу влево и вправо, где песочные дома сливались с выбеленным небом, она хихикнула, потом рассмеялась как одержимая. Через час, не сумев вызвать по призрачному адресу такси, Лина позвонила Сандре Монтгомери и попросила забрать ее. Она пошла в сторону Сан-Марино, бесполезно оглядываясь в поисках транспорта и дырявя шпильками мягкую пыль.

Сумеречные облака, изъеденные пожаром уходящего солнца, спустились и уплотнились. Лина боялась наступления темноты, зная - не сможет спать. Но боль в истерзанных конечностях, после трехмильного броска на каблуках, наполнила тело пустотой. Голова коснулась подушки, и Лина уплыла в благостную кому.

Первая ночь в коттедже промелькнула незаметно, как и следующая. В пятницу утром, Лина взяла такси и съездила в центр города. Она провела сорок минут в черно-белом прохладном кабинете куратора галереи, расположенной на оживленной улице Маленького Токио неподалеку от городского совета. Рассеяно выслушав полного мужчину, который портил окружающую ахроматичность малиновой рубашкой, не глядя утвердила экспозиционный план и прогулялась в музей современного искусства за углом. Пообедав в ближайшем ресторане, Лина зашла в продуктовый магазин, долго ходила меж высокими стеллажами, бросая в корзинку полуфабрикаты. Внесла в дом пакеты, распределила покупки по шкафчикам и... иссякла.

Ноги монотонно носили по гостиной, на лестницу, в спальню, обратно к камину и снова вниз. Нигде не находили место. Порченые глупостью мысли распухли, разрывая голову на клочки. Но движения притупляли боль. И ноги ходили и ходили, а руки переставляли торшеры, пуфы, безделушки на открытых полках. Лина меняла местами кресла, цветочные горшки и вазоны. Ненадолго притормаживала у зеркал, посмеяться пугалу-отражению. Глупое! Думало, осилило разочарование? Пересилило боль? Вранье! Трое суток мозг играл: отвлекал рутиной и маскировал симптомы разрушения, заслоняя реальную картину. Это не разочарование - это разгром! Развороченное поле боя, усеянное телами. Кого там спасать?

В доме стыла тишина, Лина перестала слышать птиц. Стены давили, казались чересчур белыми и слишком чистыми для нее - серой и пыльной. Она решила их перекрасить. И не смогла заставить себя выйти на улицу - купить валики и краску. Ноги набегались. Мускулы наполнились слабостью: тянули присесть, прилечь - хотелось спать. Солнечные лучи в одиночестве бродили по деревянному паркету, спотыкались об стол не на своем месте и разбросанные стулья. Все рассыпалось на запчасти - бессвязно и нелепо валялось там, где Лина бросила заниматься перестановкой. Умирало в ненужности.

Трудилась и жила одна неугомонная стрелка часов - рубила и рубила. Лина слушала ее часами. Она трудилась и за нее - латала по стежку. И Лина ждала, когда соберется по лоскутку - из запчастей и запасок. Каждый кусочек сам себе - без цельности. Она будет она, только без скачков пульса, боли неизвестных органов, дрожания коленей, и заряда тока в каждом волоске. Все измельчает. Запах расщепится на набор летучих веществ; голос на колебания воздуха в голосовых складках; синие глаза распадутся на слои, сосуды, коллагеновые волокна. Боль потеряет монолитность, покроется трещинами и разберется на набор биологических особенностей. Станет в ряд с другими мужчинами. Между Старковым и Дусманисом.