Я тебе изменяю

Свекровь поморщилась: отвращение к этой идеальной кандидатке в пару моему мужу было ясно написано на ее лице. Меня могло бы это даже рассмешить, но сил не осталось даже на улыбку.

– Вы хотели поговорить, кажется, – заметила со значением и наблюдала, как свекровь неловко помяла пальцами ручку своего грозного оружия – сумки.

– На самом деле я хотела просто сделать то, что стоило сделать уже давно… попросить прощения.

Наверно, высыпь она на меня все проклятия и оскорбления, существующие в этом мире, я и то удивилась бы меньше. Ее ненависть была привычна и даже понятна, а вот эта, новая Римма Феликсовна, меня даже немного… пугала. Потому что я больше не представляла, с кем имею дело.

– С чего вдруг? – только и сорвалось с губ в ответ.

Она помолчала некоторое время, все так же глядя на свои руки, мнущие сумку, прежде, чем отважиться поднять на меня глаза. И я видела – это действительно далось ей с трудом.

И все же Римма Феликсовна прямо встретила мой взгляд и в ее глазах стояло столько боли и раскаяния, что теперь уже мне захотелось увести взор в сторону, потому что стало вдруг невозможно это выдерживать.

– Инфаркты творят чудеса, – наконец произнесла она с грустной, ломаной улыбкой. – Я много думала там, в больнице. Обо всем. О том, что довела сына до того, что он на меня наорал. О том, что сделала его несчастным, хотя хотела прямо противоположного, воображая, будто знаю, что для него лучше… А теперь понимаю: счастлив он был только с тобой. И это его выбор, осуждать который я не имела права.

Ее губы резко поджались, скривились, как от отвращения.

– Оля, я даже выразить не могу, как жалею о том, что пыталась свести Глеба с этой…

– Похабницей? – невольно улыбнулась я.

– Именно.

Мы ненадолго замолчали, каждая, очевидно, думая о чем-то своем. Наконец я произнесла:

– Хотелось бы верить вам, Римма Феликсовна, но… люди ведь не меняются.

– Меняются! – с неожиданным жаром заявила свекровь. – Но я и не прошу мне верить, я просто…

– Хотите очистить свою совесть?

– Хочу, чтобы ты знала, что я очень сожалею.

Я пожала плечами:

– И что теперь толку, Римма Феликсовна? Мы с Глебом разводимся.

Хотелось добавить «как вы и мечтали», но я проявила чудеса выдержки.

– Знаешь, Оля… – раздумчиво произнесла она в ответ. – Я только недавно поняла, как порой полезно поставить себя на место другого человека.

– Что вы имеете в виду?

– Я отпустила Глеба. Отпустила, когда встретила человека, который показал мне, что жить надо не прошлым – настоящим. Я хотела, как лучше, но, кажется, только обидела сына своим поступком…

Я обдумывала ее слова несколько секунд, а потом, не сдержавшись, расхохоталась.

– Вот оно чтооо, – протянула, отсмеявшись. – Вы, Римма Феликсовна, как заправский грешник, который попросту пытается купить себе индульгенцию, чтобы начать жизнь с белого листа…

Мои слова явно задели ее: это было видно по побелевшему лицу, по сжатым челюстям. И все же она стерпела это. Невиданная вещь для той Риммы Феликсовны, какой я ее всегда знала.

Может, люди и в самом деле меняются?

– Я это заслужила, – произнесла она после паузы. – И я это принимаю. Но, Оля, пожалуйста…

Ее тон сделался просительным, в нем ясно сквозило отчаяние.

– Не ставь точку. Я знаю, что Глеб натворил всякого… но это ведь не его вина – моя. С самого начала. Я так…

Ее голос вдруг сорвался, словно под действием нежданных эмоций, и она резко глотнула воздуха, пытаясь вернуть себе былое спокойствие.

– Я так ждала его, моего мальчика, – продолжила наконец, но губы ее все равно дрожали, выдавая слабость. – Столько неудачных попыток, столько боли, столько слез, столько страхов… Он для меня всем миром стал, понимаешь, Оля? А уж когда его отец умер… любовь к сыну приобрела вселенские масштабы. Я слишком пеклась о нем, потому что он – все, что у меня было. Я поступала неправильно, воспитала не так – но это не со зла. От любви. Просто не могла по-другому.

У меня не поднялся язык осудить ее или даже прервать эту исповедь. Она, наверно, была права. В том, что мы не знаем, как там – на месте другого человека.

– Я настолько жила Глебом, что, по сути, у меня не осталось своей собственной жизни. Поэтому я жила его жизнью… вмешивалась в нее, диктовала, как лучше…

Она жадно глотнула внезапно иссякший в легких воздух и решительно продолжила:

– Все его грехи – это прежде всего мои грехи. Суди меня, ненавидь меня, но, пожалуйста… попытайся его понять. Он ведь неплохой человек, ты сама знаешь. Ты же разглядела в нем что-то, раз вышла за него замуж…

Перед глазами встал Глеб: такой, каким я его встретила впервые. Такой, в какого безоглядно влюбилась…

Горечь и тоска зашевелились внутри, но я не могла позволить этим чувствам диктовать мне, что делать. Они были чертовски плохими советчиками в подобной ситуации.

– Отдам вам должное, Римма Феликсовна, – ответила свекрови, подавив непрошеные эмоции. – Вы действительно постарались на славу. Но и Глебу уже не пять лет – к сорока годам пора бы уже нести ответственность за свои поступки и жить собственной головой.