Особняк отца был с виду довольно скромен среди соседских коттеджей, но внутри безвкусная роскошь, насаженная мачехой, соседствовала с лаконичной дизайнерской простотой, которую предпочитал отец. Раньше я удивлялась, что он нашёл в этой Соне, думала, что она опутала его, задурила головой своей безнравственной вульгарностью, а потом повзрослела и поняла: он сам тянулся к этой быдловатой простоте, к этому вечно раскрытому в призыве поцелуя рту мачехи.
Внешне отец соблюдал правила игры, принятые в его окружении выбившихся из девяностых братков, но внутри он оставался тем, кем всегда был: любителем дорогих шлюх. Не проституток, которые торговали собой в элитных заведениях, а именно чего-то среднего между содержанкой и честной блядью, любящей менять мужчин по зову плоти.
— Ты изменилась! Я думала, не любишь яркие цвета! — мачеха старалась быть любезной, но в уголках её губ, в густо подведённых глазах, я угадывала страх.
Стоило самой испытать его, настоящий, первобытный, когда ты идёшь по грани и знаешь, что порежешься в любом случае, и ждёшь, и боишься и снова ждёшь, чтобы уже всё кончилось, а оно всё длится, как угадываешь это чувство в других. Соня боялась, что я скажу отцу, кто донёс Ледовскому о его секретах.
Я не собиралась говорить, если на то не будет всяких причин. Всё равно не поверят.
— У нас сегодня утка по-пекински. Соня сама приготовила, — отец спустился в гостиную и тепло приветствовал меня. Потрепал по щеке, как в детстве, и я вся внутренне подобралась, будто сейчас меня ударят.
Когда я повзрослела и стала жить отдельно, отец не проявлял ко мне интереса, выходящего за рамки приличий.
— Ты теперь готовишь? — удивилась я, глядя на них обоих, сидящих напротив на диване, будто устоявшаяся семейная пара.
Они всегда держали дистанцию на людях, и при мне отец обращался с матерью, как с личной секретаршей, исполняющей функции любовницы в свободное от основной работы время, а сейчас что-то изменилось между ними.
Я себя чувствовала так, будто отсутствовала несколько лет. И окончательно сделалась чужой.
А сейчас передо мной разыгрывается спектакль о счастливой, слаженной семейной паре.
— Прислуга уволилась? — засмеялась я, уже жалея, что пришла. Надо было сослаться на занятость, но мне не хотелось, чтобы отец заявился ко мне в квартиру. В моё убежище. В мою берлогу.
— Ты всё такая же злая, Лиза, как и твоя мать, — нахмурился отец, но тут же морщинки на лбу разгладились. — Соня готовилась. Хотела, чтобы ты почувствовала себя дома.
Упоминание о моей матери настроения не улучшило. Даже напротив. Мачеха сидела и улыбалась размалёванной куклой, а мне хотелось зареветь. Вдруг навалилось всё комом, я снова поняла, что вынуждена обороняться от всего мира.
Моя мать ему плохая и злая! А с чего ей быть доброй, если её отдали в жёны почти насильно? Книжную дочку профессора, задолжавшего большую сумму моему отцу! Вынужденную терпеть измены и «не вякать». А ещё я помнила, как отец обвинял мать во фригидности.
— Я уже чувствую запах, — ответила я, не став уточнять, что пахнет горелым.
Мачеха встрепенулась и побежала на кухню. Прислугу сегодня они отпустили, в доме было подозрительно тихо.
— Лиза, пока Сони нет, — наклонился ко мне через маленький журнальный столик отец, — я хотел спросить, что случилось у вас с Семёном? Он тебя обидел?
— Нет, папа, — ответила я, пытаясь изобразить подобие улыбки. — Но он мне просто не нравится.
Милый, понимающий папа вдруг исчез на моих глазах, и вместо него я увидела другого, более привычного для меня человека, у которого чесалась рука, чтобы не отвесить зарвавшейся дочери затрещину.
12.1
— Не нравится?! — спросил отец таким тоном, будто я только что объявила ему, что завербовалась добровольцем на Ближний Восток, а заодно показала автомат израильской армии, которые отныне обязана везде носить.
Наверное, он и тогда бы рассвирепел меньше.
— Ты знаешь, что у меня виды на его отца? — продолжил он тихо, а бокал с виски в его руке жалобно позвякивал плавающим в нём льдом. — Ты знаешь, что у нас с ним большие планы и в перспективе большие деньги. И, конечно, тебе известно, что именно благодаря этим деньгам ты имеешь квартиру, шмотки, лучшие салоны и побрякушки!
Я вся сжалась, как всегда бывало, когда вызывало его неудовольствие. Он никогда не бил меня, даже пощёчины я не получала, но всегда ждала этих нотаций, приравненных к прилюдной порке, и чувствовала себя обнажённой и закиданной тухлыми помидорами.
— Ладно, тебе не нравился один, потом второй, третий. Тебе никто не нравится. Ты уверена, что мужчины вообще привлекают тебя?
Издевательства! Конечно, его излюбленный приём, который он прикрывает под маской заботы. Мой отец — мастер переворачивать всё с ног на голову, и вот уже не он подкладывает тебя под нужного ему человека ради денег, связей и чего-то ещё, чего у него жопой ешь, а проявляет заботу о близком человеке.
А ты такая неблагодарная тварь. Что не только это не ценишь, но и неискренне не понимаешь, почему он злится! А не понимаешь, потому что дрянь и свинья!
— Я не лесбиянка, папа.