Я тебя хочу

Мне было странно представлять влюбленного Михаила. Честно говоря, я совсем не могла вообразить подобное, потому что искренне считала, что он любит только себя, но такое было. Да, он, словно сумасшедший, бежал на каждое свидание, заваливал Машу подарками, устилал ей пол в подъезде цветами и вскарабкивался к ней на балкон по пожарной лестнице. Посвящал ей свои первые победы, встречал с ней рассветы, мечтал назвать своей. И назвал. Ненадолго.

Сделав ей предложение, Миша грезил свадьбой, считая себя самым счастливым человеком на земле. Он познакомил Машу с Владимиром, даже с тетей, со своими друзьями. Каждый новый бой выхватывал ее лицо из толпы болельщиков и невыносимо расстраивался, когда не находил ее за пределами ринга.

Он жил только ей, и этим все сказано, но сказки рушатся слишком быстро.

День, когда она рассказала ему о беременности, он помнил отчетливо. Мог рассказать по минутам, где был и что делал, но ровно до того момента, пока не услышал заветные слова. Обрадовавшись, целовал ее, не помнил себя от счастья, пока она не добавила, что ребенок этот, скорее всего, не его.

Это был трудный день. Вспыльчивый характер шептал ему о том, что ярость требует выхода, но он не тронул Машу, даже в подаренной ей квартире ничего не разбил. Ушел молча — в ночь. Хотел напиться до забытья, до беспамятства, но нашел в себе силы не делать этого. Да, она подтвердила, сама сказала, что изменяла ему несколько раз — может десять, может двадцать, может больше. Изменяла и даже не могла предположить, кто может оказаться отцом ее ребенка.

Вернувшись утром, Миша смог ее простить. Смог, потому что несмотря ни на что продолжал ее любить, хоть эта любовь и отзывалась теперь болью в сердце. Простил, не отменил свадьбу, продолжил жить ею и еще не рожденным ребенком.

Брат его поддержал, тетка тоже. Все было отлично до тех пор, пока Маша не родила. Забрав их из роддома, весь день он примерял на себя роль отца. Временно было решено переехать к тетке, чтобы она первое время помогала молодым родителям, а квартиру, подаренную Мишей Маше, они выставили на продажу, желая приобрести жилье побольше.

Миша не знал, что квартиру Маша продала. Последние недели беременности они жили у тетки, которая ухаживала за его молодой женой. Да только уже следующим утром после их возвращения из роддома Маша пропала. Как в воду канула, забрав документы и сменив номер телефона.

Он ее искал. Сначала — чтобы поговорить и вернуть. Потом — чтобы выместить на ней свою злость, свою боль, но найти ее не смог никто. Она бросила и его, и ребенка, который действительно был не от него — тест ДНК рассказал все красноречивее слов, но рожденный в браке ребенок считался официально признанным, если суд не решит по-другому.

— А зачем этот суд? — спросил Миша с грустной, кривой улыбкой. — Я бы легко мог доказать через суд, что ребенок не мой, но что бы тогда его ждало? Детский дом? Ребенок же не виноват, что его мать оказалась дрянью, а отец слепым глупцом.



— Не виноват, — подтвердила я, ненароком стирая слезу. — Только он в этом до сих пор не виноват, а ты избегаешь его, отдал тетке. Разве он заслужил это? Заслужил думать, чувствовать, что никому не нужен?

— Да какой я отец? Чему я могу его научить? Как махать кулаками? Бухать или менять баб, как перчатки?

— Да хотя бы этому, — подтвердила я, но, увидев удивленный взгляд, поспешила добавить: — Но в свое время. Не тогда, когда ему только шесть. Ты думаешь, что ему от тебя много нужно?

Поиграть в футбол, построить железную дорогу, рассказать сказку на ночь — разве ты этого не можешь?

Ответ повис в воздухе. Да он мне и не требовался, как не было необходимости и у Михаила озвучивать его. Мы оба знали, что ребенку ничего не нужно, кроме внимания. Именно в этом у детей есть потребность — это понимала даже я, личность, далекая от воспитания.

— Пошли-ка спать, отец-одиночка, — вздохнула я, помогая Мише подняться.

— Презираешь меня? — спросил он с улыбкой, за которой скрывал свои настоящие эмоции.

— Презираю, — честно ответила я. — Но не по этому поводу. Ты, знаешь ли, в целом не подарок, но, как ни странно, я в тебя верю. Верю, что ты сможешь образумиться и взяться за воспитание сына. Он в тебе действительно нуждается.

Спать я легла с первыми рассветными лучами.

Утро началось — это все, что я могла сказать об этом утре, потому что дальше выражения мои скатывались в красноречивую нецензурную лексику. Просто потому, что разбудили меня горячим кофе. На постель.

От крика я удержалась с трудом. Моментально проснувшись, села и увидела две виноватые моськи с одинаково округлившимися глазами. Оба медведя, младший и старший, выглядели так, будто я застала их врасплох. По одеялу некрасивыми пятнами расползался кофе, обжигая мои бедные ноги, но откинуть одеяло мне не позволяло воспитание.

Рановато мальчишке еще видеть женщину в нижнем белье.

— С-с-спасибо, — прошипела я, чувствуя, как подергивается правое веко. — А не могли бы вы выйти?