Я тебя (не) прощу

— Удивительно, Богданов, — снова грустно рассмеялась она. — Ты отнял у меня все, но остался собакой на сене. Ты даже деньги по-настоящему не любил, что уж говорить обо мне?..

Он не выдержал. Вскочил с места, протянул в отчаянии руки, пытаясь ее найти…

— Это не так, — выдавил из себя.

— Так, — отрезала она и всхлипнула. И от этого жалобного звука он сам испытал к себе такое всеобъемлющее отвращение, какого не испытывала наверняка даже Аврора. — Ты просто не умеешь любить, Богданов.

Эти слова прозвучали, как приговор. А раздавшийся следом звук отъезжающей и захлопывающейся двери — как удар судейского молотка, ставящий окончательный крест на всех надеждах.

* * *

Как оказалась впоследствии на свежем воздухе — я даже не могла вспомнить. В голове билась лишь одна мысль: скорее, скорее, прочь отсюда! А в груди пекло так, что невозможно было дышать. Казалось, что из окружающего воздуха иссяк весь кислород, а заодно закончился смысл вообще дышать.

Но он все же был, этот смысл. В кареглазой девочке, так похожей на своего отца.

Я жадно, словно кто-то мог мне помешать, вобрала в себя стылый воздух и медленно, равномерно выдохнула, пытаясь успокоиться. Изо рта вырвалось облако пара и постепенно растаяло, сливаясь с темнотой ночи.

Не нужно было сейчас обо всем этом думать. Любая мысль не приносила в данный момент ничего, кроме боли. Но и не думать все же никак не получалось.

Когда оказалась в своей машине, подальше от чужих глаз, с губ непроизвольно сорвался жалобный звук, идущий откуда-то из глубин души. Боже, и почему же мне было так больно? Ведь я не услышала ничего нового. Ничего такого, что когда-то уже не пережила. Вот только так и не сумела оставить позади.

Да и как тут суметь? Даже если бы удалось навсегда прогнать Богданова с глаз подальше, оставалась Леся. Дочка, смотревшая на меня глазами бывшего мужа. Моя дорогая девочка, способная меня возненавидеть, если я лишу ее отца.

Это был тупик. А я, несчастная и загнанная, металась в нем, не находя выхода. Как бы ни поступила в нынешней ситуации — кто-то обязательно будет страдать.

Леся еще не была в том возрасте, чтобы позволить ей самой ездить к отцу. Да и просто оставлять ее с Богдановым наедине я считала неприемлемым — откуда мне было знать, на что еще способен этот человек?

И вместе с тем — я не хотела его даже видеть. Не хотела раз за разом испытывать эти выматывающие, разноречивые эмоции, то накатывающие, то отступающие, как морская волна во время прилива.

Глупо, но я и в самом деле надеялась, что он скажет нечто такое, что сумеет его оправдать. Что сумеет оправдать меня саму — и мою к нему тягу, неподдающуюся никакой логике, не отпускающую даже спустя столько лет.

Это было похоже на изощренный мазохизм, на подобие адского пекла, в котором я лихорадочно горела. И не могла даже трезво разобраться, что было причиной этих чувств, с которыми так отчаянно боролась.

Тянуло ли меня к нему только по памяти? Возможно, попросту давили прежние воспоминания, былые эмоции и я искала их в этом человеке снова и снова, потому что не нашла ни в ком другом? Или было все же в самом Арсе нечто настолько магнетическое, что я с огромным трудом с этим справлялась?

Я не знала ответа на этот вопрос, зато хорошо знала другое — с этим надо решительно заканчивать. Этот человек не способен был любить никого, кроме себя самого — в этом я была абсолютно уверена. А мне нужно было шагать дальше, жить дальше, научиться наконец свободно дышать. Не так, как сейчас — перерывами, когда Арсения не было рядом и получалось убедить себя, что все прошло, а постоянно. И для этого нужно было исключить его из своей жизни навсегда.

Но как это сделать, когда Леся так тянулась к папе?..

Думая об этом, я чувствовала себя настолько разбитой и несчастной, как не чувствовала уже давно.

* * *

— Ну как все прошло?

Галина Ивановна тихо вышла в прихожую, видимо, чутко уловив, как я открыла входную дверь. Я посмотрела на нее усталым, опустошенным взглядом, не скрывая своего разочарования.

— Зачем? — только и спросила в ответ.

Она твердо выдержала мой взгляд. Произнесла — сочувственно, но со сквозящей в голосе решимостью:

— Вам надо было поговорить.

Подойдя ко мне, она забрала из моих рук пальто, в которое я отчаянно впивалась пальцами, и, взяв меня под локоть, повела на кухню, где настойчиво усадила за стол, а сама принялась хлопотать над чаем.

Я же сидела и чувствовала, что буквально растерзана морально. Ну почему, почему, черт бы все побрал, так вышло, что из тысяч флористов в этом городе невеста Богданова обратилась именно ко мне?..

Невеста Богданова… за всем, что происходило в последнее время, наваливаясь на меня, как оползень, я совсем о ней забыла. Интересно, что он врал этой женщине, пока мотался ко мне домой и на свидания и исповедовался в том, чему не могло быть никакого оправдания?..

Все это было слишком. Слишком много мыслей, слишком много тяжести, слишком много проблем на меня одну. За что?.. Я ведь так спокойно жила до этой встречи…

Передо мной оказалась дымящаяся чашка чая. Заботливая рука легла на спину, утешающе погладила.