Я тебя не знаю

Но, наверное, все же не зря говорят, что разбитую чашу не сделать снова новой, что трещины рано или поздно дадут о себе знать, она начнет подтекать, а то и вовсе расклеится. Что рано или поздно я пройдусь по тем самым выдранным гвоздям голыми ступнями, и неизвестно что больнее — лежать тихо в склепе или идти, стиснув челюсти по собственным ошибкам навстречу новым. Добровольно идти, как на закланье. Мы лжем себе, что все возможно, что стоит попытаться, но это иллюзия. Это попытка выйти из диссонанса. Это вот те гвозди, и мы непременно наступим на них. Иначе не бывает. Но я еще не почувствовала трещины, я только что взлетела. Я взмыла так высоко, что, мне казалось, это уже не про нас. Я просто пережила наш общий кошмар, и где-то свыше дали нам еще одну жизнь вместе. Люди склонны вмешивать мистику и провидение, и когда им хорошо, и когда им плохо. Я не хотела даже думать о том, что было. Я для себя приняла Кирилла таким, какой он есть сейчас. Ведь это так просто — списать все грехи на того другого, который канул в тот самый кошмар. Стереть его ластиком и забыть. Все. У меня началась новая жизнь. Я влюблена до беспамятства в своего же мужа, в его лучшую копию, в его идеальную копию, я бы сказала. Ко мне вернулся тот Кирилл, с которым я жила лет десять тому назад, даже пятнадцать. Не важно. Я снова была влюблена. Это сродни наркотическому кайфу, это бешеная эйфория и адреналин. Кто ощущал это чувство, тот меня поймет. Его новизну. Его самое начало, когда в животе беснуются бабочки, тело покрывается мурашками, дрожат колени, перехватывает дыхание, и возбуждение накрывает с головой лишь о мысли о его глазах или руках. От мысли, что дышит с тобой одним воздухом, спит в одной постели, и ты можешь называть его своим. От мысли, что тебя любят взаимно. В этом состоянии логика отключается, и розовые очки вновь с уверенностью взбираются на переносицу, чтобы делать из тебя влюбленную идиотку. Эти два дня я чувствовала себя именно так. Даже похороны Олега не смогли изменить моего настроения. Счастье — оно настолько эгоистичное, жадное и злое, ему наплевать на всех. Оно слепо к чужой боли, отчаянию и трагедиям. Даже хуже — оно не хочет об этом знать, оно не хочет об это пачкаться. Оно должно быть нетронуто ничем и никем. Оно не подпускает ни одну эмоцию, и именно поэтому, когда мы счастливы, мы словно пьяные — ничего не соображаем, ничего не видим и ничего не помним. Похмелье, кстати, примерно такое же мучительное, и угрызения совести с ненавистью к себе пропорциональны радостной эйфории.

Мне казалось, я стала младше лет на десять. Я скинула с себя какой-то груз, давящий меня к земле. И вдруг поняла, что вот она я настоящая. Вот именно такая. Улыбающаяся, радостная и счастливая. Все это время тут была не я. Какая-то тень или призрак меня самой. А Кирилл вернулся и выпустил счастье на волю. Я с энтузиазмом разрисовывала цветочками Лизкин альбом, пока говорила по телефону со свекровью, а потом крутила волосы на горячие бигуди и красилась впервые за этот год, купила себе новое платье и, переодевшись прямо в магазине, поехала в нем на работу, потому что знала — он приедет, чтобы меня забрать, и будет смотреть этим голодным взглядом, от которого начнет ныть низ живота и станет нечем дышать. Оказывается, ни черта мы не самостоятельные, ни черта мы не самодостаточны. Мы зависим от этих взглядов, от слов, от мужской любви. Это они делают нас уверенней в себе, красивее, кокетливей и моложе. Сколько лет бы тебе не было — его нежное «маленькая» на ушко, и ты уже слабое существо с дрожащими коленками и плывущим взглядом, цепляющееся за его сильные плечи. Существо, которое лишь от одного осознания, что оно настолько любимо и желанно, становится сильнее всего окружающего мира. Конечно, человек может быть сильным в одиночестве, но ни с чем не сравнится мощь, которую может дать тебе тот, кого ты любишь. Как, впрочем, и нет более жестокого палача, который может уничтожить тебя одним словом.

Мое сумасшедшее настроение передавалось и детям. Особенно Лизе. Которую я неожиданно для себя самой взяла с собой на работу, после того, как забрала от свекрови. Мы всю дорогу распевали песни. Смеялись и наелись пирожных. Не помню, когда в последний раз у меня был такой аппетит и желание жить. В офисе гномом тут же занялись девчонки, а я должна была сдать пару проектов и попросила, если что, привести ее ко мне в кабинет. Если всех достанет. Меня уверили, что это невозможно, а я засекла время — через сколько они передумают и вручат мне мое наглое чадо. Младшие дети — это нечто вроде домашних тиранов, сидящих на троне и раздающих абсурдные указания, поправляя маленькими ручками корону. Можно пытаться сбросить этого монарха с трона… но потом ты сам же сажаешь его обратно, потому что у тирана есть мощнейшее атомное оружие против всех его подданных — это слёзы и поджатые губки. Поэтому наш тиран сидел на своем троне и иногда подвигался, чтобы рядом с нею сели ее сестры. Это я уже называла ядерным оружием, запрещенным законом, и тяжелой артиллерией.