Я тебя никогда не любила (СИ)

Сыну четыре, и с ним его мать,

Вместе в одну спать ложатся кровать.

Как кошка его она охраняет,

Детской любовью он ей отвечает.

Вопрос задает ей: "Кого ты любила?

И что ж ты Серёжу так быстро забыла?"

"Серёжа?..." - имя долго она вспоминала.

"Был кто-то, правда, с грустным финалом...

Сережа, ну точно!" - воскликнула вдруг.

"Был у меня собеседник и друг.

Продал он квартиру, зачем не пойму.

Всё очень сделал не по уму.

Сначала любила, потом уже вяло,

Но кончать себе в рот я ему позволяла.

Машину разбил, и снова купил.

В итоге все чувства во мне он убил".

Так вот о прошлом думала мать.

"Хватит болтать, сын, иди-ка ты спать!"

Эту смесь грусти, упрека и эротики, она не могла не откомментировать, это было бы не в ее характере. Пошлости, похоже, она не заметила:

"...не очень красиво, как-то со злорадством? Ты хочешь поговорить об этом?".

"...никакого злорадства, я тебя люблю, в любви не может быть ничего некрасивого...".

"...да нет, вот в этих словах злорадство..."кончать в рот". Я думаю, секс нам не помешает после 12-го числа?", - ошарашила она меня.

"Хорошая дразнилка. Колебания стрелки?", - подумал я и ответил:

"он не помешает и до 12-го...".

А ведь хотел написать красиво: "...не помешает, но только после того как ты выйдешь за меня замуж". Не написал...

Ответа я не дождался, ответом было ее полное молчание. Было понятно, что она пожалела о своём предложении. Желание казаться твердой и стойкой было ключевой чертой ее характера. И получалось это у неё лучше, чем у меня. Её тактика и её поведение были безупречными.

Моя теперь уже бывшая подружка вела себя так, словно прослушала краткий курс лекций том, как "Как бросить мужчину, а потом не поддаться на его уговоры вернуться". Как в сказке: "обернулся - окаменел". Её кредо "Я не меняю своих решений!", которое она пыталась доказывать не на словах, только подтолкнуло мою Музу. Она потакала моему настроению, и, входя в этот настрой, сама становилась еще слезливее, чем я:

"Новые ты выбираешь мишени.

Чувства сливаешь, придумав причины,

собственных ты не меняешь решений,

меняются только в итоге мужчины..."

Я не стал это посылать ей, но как мне хотелось это сделать! Мне казалось, что так я смогу хоть немного утолить свое уязвленное самолюбие. Моё творчество в стихах с претензией на глубокий смысл совсем немного снимало напряжение, которое сковывало меня. Да и какой там глубокий смысл! Я уяснил для себя вдруг, что такие переживания (найдя подтверждение тому у литературных классиков) легко ложатся на бумагу, а в сочетании даже с минимальными способностями к сочинительству и склонности к высокому, да что там, - к возвышенному стилю, облекаются именно в ту форму, что еще в начале своей повести я назвал сонетами. И пусть читатель не усмехнется этой высокопарности. Из всех известных названий таких четверостиший название "сонеты" больше всего подходит.

Способствовали ли тому "сонеты", или причина была во мне самом, но так уж случилось - я остался наедине с самим собой, со своей любовью, страстью и привязанностью. Разговаривая, ловил себя на мысли, что не слушаю собеседника, потому что думаю о ней.

Поддерживал диалог, кивал, улыбался и думал о ней. Отчаянными волевыми усилиями я вытаскивал себя наружу из темноты сырого, холодного колодца, наполненного мыслями об Ольге. Я возвращал себя в реальность, и все равно продолжал думать о ней. Слушая своих клиентов, я не слышал их, я улыбался, просил их повторить сказанное и опять уходил в свои мысли. Мне было плохо, у меня срывало крышу, когда я думал об Ольге. Наматывая километры по городу, я ловил себя, что наравне с дорожными знаками отыскиваю глазами места, где мы были с ней - универсамы, магазины одежды, "Афродита" (как стало их много - все к услугам для желающих секса в примерочной), кафе и...аптеки. "Вот в этой, и в этой, и в той я покупал "Медиану". Вот здесь она продается в красивой упаковке, а в той, что в супермаркете рядом с ее работой Медиана самая дешевая".

Я стал заложником своих переживаний. Когда я слышал от друзей и знакомых что-то подобное, и даже сам заводил такие разговоры, типа "а как было у тебя", я, находя в чужих историях нечто общее и похожее, тут же отмечал про себя, что у меня круче, сильнее, больнее. Мои страдания по сравнению с такими же другими представлялись страданиями космическими, вселенского масштаба. "Разве у Вас страдания, вот у меня!" - думал я, слушая своих приятелей, давно переживших то же, что и я, и прошедших через точно такие же страсти.