И все же между нами пролегла незримая стена. И отношения не были столь же ясными, простыми и чистыми, как тогда, в июне. Я не могла ему рассказать о том, что со мной случилось. Даже намекнуть. И еще: мне стали неприятны его прикосновения. Его желание. Его похоть. Все время, когда в Ванечке проявлялась чувственность, я словно видела то скотское вожделение, с которым растаптывал меня Николай Егорович.
Нет, когда мы просто гуляли и ходили в кино, театры, на выставки, разговаривали и он блистал передо мной потрясающим своим красноречием, буйной смесью из забавных историй, стихов, анекдотов – все было нормально. Я хохотала, наслаждалась – и забывалась в этой обычной веселой жизни. В незатейливой, прямой и ясной любви.
Но стоило нам забрести в отдаленный угол парка… Оказаться в одиночестве на скамейке на вечернем бульваре… И Ванечка лапал меня, тянулся целовать… Я вся напрягалась, мышцы мои сокращались, и чувствовала, будто и я, и даже он, оба мы какие-то грязные, и оттого, что прикасаемся друг к другу, измарываемся еще больше.
Я видела: Иван не понимает, что происходит. Недоумевает. Расстраивается. Сердится. Но никак не могла придумать, как ему все объяснить.
А с другой стороны… Я себе, кажется, не отдавала в том отчета, но где-то, глубоко внутри, втайне мечтала: чтобы он прекратил все эти сладкие ухаживания. Сю-сю-сю, пу-сю-сю. «Среди миров, в мерцании светил, одной Звезды я повторяю имя…» Не останавливал свои попытки каждый раз, когда я напрягаюсь, но – чтобы овладел, наконец, мною. Грубо. Жестко. Может, против моей воли. Может, тогда клин получится вышибить клином? Но этого я тем более не осмелилась бы ему сказать.
Долго так продолжаться не могло. И правда странно: на третий день знакомства улечься с парнем в постель… Любить его, расстаться, снова повстречаться – и теперь целый месяц напролет мурыжить, держать на длинном поводке.
Однажды я спровоцировала Гурьева, чтобы он напоил меня, и сама напилась почти до бесчувствия – и Ваня наконец овладел мной на той самой тахте в его родительской спальне, где мы в июне провели с ним почти целые сутки. Но все равно: я так и не рассказала ему, что со мною произошло. Опять же: если бы он гневался, настаивал, обвинял, может, даже ударил меня – я б проплакалась и выложила-таки ему, как дело было. Но Ванечка оказался бесконечно добр, мудр, всепрощающ, терпелив. И потому – не узнал ничего. Ох, дурак он, дурак!
Больше того: я не рассказывала ему о своей жизни. Мне было стыдно признаваться, что я работаю в системе советской торговли, особенно после того, что случилось со мной и что я узнала о ее изнанке. Поэтому я для него придумала свою ложную жизнь – никогда не представляла, что способна на такое буйное вранье. Работаю в довольно скучном оборонном НИИ, мэнээсом. Тема у меня: изучать здоровье и тестировать тех, кто по роду деятельности подвержен постоянным стрессам: моряков, подводников, авиадиспетчеров, летчиков… Пульс им меряем, давление, внимание изучаем, память… Бог его знает, откуда я взяла всю эту ерунду – из «Комсомолки», кажется, – но прошла она у Ивана на ура. Впрочем, особенно я о своей «работе» не распространялась, только объяснила, почему мне на службу не дозвониться («мы все время с испытуемыми, телефона в комнате нет, да и неудобно отвлекаться»). И встречать меня после работы тоже не надо, потому что институт находится в Химках, и нас отвозят на служебном автобусе прямо на станцию.
И он, мой милый лопушок, всему верил. Я и без того была старше его почти на два года. Когда тебе двадцать, это разница существенная. Девушки вообще взрослеют раньше, а теперь уж мне казалось, что я мудрее его на лет десять. Дитя он еще, румяное, розовощекое, по сравнению со мной.
И все-таки я его любила. В ту пору было кино, называлось: «Умный, честный, неженатый». Вот и он таким был: умным и честным. Ну, и неженатым, конечно. И на душе теплело, когда я видела его, – как он шел ко мне, весь лучась и улыбаясь. И мне было лучше с ним, чем без него. Я хотела за него замуж.
И я загадала: вот закончится моя
Довольно часто я чувствовала себя Штирлицем в глубоком тылу врага. Для того чтобы меня никто не заподозрил, мне тоже приходилось маскироваться. И, как разведчику, выполнять порой бесчестные или преступные задания. Я в качестве товароведа и липовые акты об инвен-таризации подписывала, и товар по левым накладным принимала… (И каждый подобный случай в своей тетрадочке тщательно фиксировала.)
Но любому Штирлицу нужна связь с Большой землей. С Центром. С силами добра. С
И еще разведчику нужны сообщники. И помощники. Радистка Кэт, профессор Плейшнер, пастор Шлаг.
Товарища по «большой игре» мне вскоре довелось найти. То была Рита, такая же, как я, товаровед, на два года старше – она работала в обувной секции.