Я тебя получу

— Он же был никто, понимаешь? Полный ноль! Без образования, без целей, без планов на будущее. Но зато гонял на воняющей выхлопными газами «Яве». И ради этого она меня бросила? Ради смазливой рожи и ржавого мотоцикла? — скривившись, задает вопрос то ли мне, то ли самому себе. — Я плевал на мнение окружающих, зактыкал рты всем, кто смел называть ее столичной подстилкой, я поднял ее со дна, отряхнул… Я бы сделал из нее человека, я знаю, я бы смог, но она предпочла обратно на дно с дерьмом.

— Невозможно заставить себя полюбить кого-то. Как и разлюбить.

— Возможно, Маня. Возможно все. Я же смог потом полюбить твою маму. Мы с ней прожили прекрасные годы.

— Ты не любил ее, не ври хотя бы самому себе. Я не оправдываю мать Кнута, ее поступок был отвратителен, но мстить ее детям… Они же ни в чем не виноваты! Они — не она! Паша не должен нести ответственность за ее прошлые проступки.

— От осинки не родятся апельсинки, и жизнь это многократно доказала. Я посадил старшего Кнутова не потому, что у меня были с ним счеты… — ловит мой взгляд. — Хорошо, не только поэтому. Я посадил его потому, что он убил человека. Мотив — дело второе. Он был виновен и несет за это наказание.

— Но Паша же в тебя не стрелял, имей смелость признаться! Ты же сам это все, да? Неужели можно ненавидеть кого-то настолько, что даже намеренно причинить себе вред?!

— Только ради тебя, Мань… Ну не мог я допустить, чтобы ты связала свою судьбу с ним! Не мог, понимаешь?! Когда я увидел его, такого борзого, с этой спичкой во рту… Я как будто в прошлое вернулся, — тяжело вздыхает. — Посидел бы, подумал над своим поведением пару лет где-нибудь в колонии поселения. Не стал бы я надолго его упекать, так, спесь сбить. А потом глядишь — вышел бы человеком. А ты в это время нашла бы себе приличного мужчину. Не одной же тебе ребенка поднимать.

Если до этого я еще пыталась возродить в себе зачатки сочувствия, пыталась проникнуться его историей больной любви к «плохой» девочке, пыталась оправдать его ужасный поступок… То этими своими последними словами он перечеркнул все.

Он не раскаивается. Он до сих пор считает, что все сделал правильно и никогда не смирится с тем, что я полюбила сына женщины, которая его предала. Я осознаю это как никогда четко и поэтому мне придется сделать выбор.

Хотя я уже его сделала.

Молча поднимаюсь с кровати и под полный недоумения взгляд отца дохожу до двери. Убираю за уши волосы, поправляю юбку, а потом поднимаю с пола таблетку.

— Сегодня ты сделаешь так, чтобы Пашу отпустили домой. И никаких записей в уголовном деле.

— Это невозможно! Так быстро это все не делается, Мань. Ну кем я себя выставлю?

— Выздоравливай, пап, — положив таблетку на стол, ухожу, бесшумно закрыв за собой дверь.

Глава 47

— Го-орько! Го-орько! — подняв рюмки орут на разные голоса гости. Слышится смех, звон бокалов, веселая музыка из поставленных на подоконник допотопных динамиков.

Раскрасневшийся от духоты Андрей поднимается на костылях из-за стола и довольно откровенно целует уже слегка уставшую, но ужасно счастливую невесту.

— Оди-ин! Два-а! Три-и! — надрывая глотки кричат друзья, и я ору громче всех. Хотя нет, возвышающийся по правую руку Пашка побил все рекорды по величине децибелов. Его волосы прилично отросли и свисают на лоб мягкими волнами, которые он люто ненавидит, но ходит так, потому что меня они безумно умиляют.

А как он еще хотел? Угодить беременной женщине — долг каждого терпеливого мужчины.

Прекращаю орать на цифре четырнадцать (совсем они совесть потеряли, что ли?) и прислушиваюсь. Точно, за стеной доносится плач.

— Иринка проснулась, — поднимаюсь на цыпочки и шепчу на ухо Паше. — Не отвлекай молодых, сегодня их день. Я схожу.

Удерживая ладонь на уже прилично выпирающем животе, и постоянно извиняясь, выбираюсь из-за стола и незаметно скрываюсь в крошечной комнате, которую Лера с Андреем с барского плеча выделили Иринке.

— Ну, привет, ты чего? — аккуратно вынимаю малышку из колыбели и щекочу пальцем крошечный носик. — Сейчас придет твоя мама и покормит тебя, обжора.

Иринка замолкает, но вместо этого начинает забавно причмокивать, тыкаясь носиком в мою грудь, что не может не вызвать улыбку умиления.

— И кто тут проснулся? — за спиной появляется Паша, а потом тянет руки. — Давай Иринку мне и иди что-нибудь съешь, а то тебя уже ветром сносит, если бы не живот…

— Пришел ворчун, — обращаюсь к малышке. — Твой папа такой же? Если да, то я тебе сочувствую.

— Да у нее самый офигенный в мире дядя, — все-таки забирает у меня ребенка. Да так уверенно ее держит, что у меня не возникает ни грамма сомнений, что папа из него получится тоже самый офигенный.

Опустившись на продавленное кресло смотрю, как он с совершенно серьезным лицом рассказывает трехмесячному ребенку о том, что скоро она будет приезжать на целое лето к тете и дяде лопать виноград и плескаться в черном море, и не могу не похихикать в кулак.

Вот тебе и гроза района! Вот тебе и грозный авторитет!

— Если хочешь, поехали домой. А то поезд завтра, тебе отдохнуть бы, — качает малышку на руках.