Я тебя получу

Он не знает, что я при всем желании не смогу ничем никому помочь…

Мне было сложно настроиться на эту встречу, я не спала всю ночь. Увидеть любимого человека в таком месте — худший из кошмаров. Хуже только тот, что я увидела в больничной палате…

«Он пытался убить твоего отца! Он пытался его убить! Не забывай» — повторяю эту фразу словно мантру. Чтобы не сломаться, не расклеиться, включить разум, а не сердце.

Я просто спрошу у него — почему? Как он мог… Просто посмотрю в его глаза.

Боже, его глаза… Еще совсем недавно я в них тонула.

Лязгает замок и в переговорную заходит Кнут. Ну как заходит — его заводят, снимают наручники. Сердце срывается и кубарем летит в пропасть.

Он садится по ту сторону стекла, неторопливо поднимает залапанную телефонную трубку перемотанную по центру скотчем.

Делаю то же самое — подношу трубку к уху, слышу его дыхание и… не могу произнести ни слова.

— Эй, цветочек, ну ты чего, — начинает первым, а я, не выдержав, реву.

Его лицо прилично «раскрашено», и я знаю, что его избили здесь. Его избили из-за отца. Потому что он в него стрелял.

Господи, дай мне сил достойно вынести все это.

— Зачем ты это сделал, Паш? — единственный терзающий вот уже много бессонных часов вопрос. — Что же ты натворил, идиот…

— Я не делал этого — я в него не стрелял. Знаю, что ты мне не поверишь, но я должен тебе это сказать.

Вот этого я боялась больше всего — что он будет отпираться. Хотя что еще я хотела услышать… Что он покается?

Возможно, потому что понимает, что нас сейчас прослушивают, а возможно, я его просто переоценила…

— Я не хочу это слышать. Ты же мне врешь! — сжимаю трубку так сильно, что кажется, что она вот-вот треснет. — Ты выхватил пистолет у моего отца и у тебя хватает наглости все отрицать?

— На нем даже нет моих отпечатков, Маш. Я его не трогал. Но, конечно, кто будет верить на слово обычному отбросу, — криво ухмыляется.

— Если не ты, то кто? — подаюсь вперед, приближаюсь почти вплотную к стеклу, за что тут же получаю замечание от сотрудника изолятора. Возвращаюсь на исходную и пытаюсь говорить спокойнее: — Кто же в него стрелял, если не ты? Или, может, он сам в себя выстрелил?!

Наглец улыбается еще шире.

— Такое происходит не только в кино.

— Я сейчас уйду, — предупреждаю. — Будь хотя бы сейчас серьезным! Просто скажи мне честно — это была твоя месть за своего отца? Ты решил, что если убьешь моего, то сделаешь мир чище?

— Я хотел встретиться с ним и просто поговорить. Чтобы он раз и навсегда забыл каково это — кидаться на девочку. Он не в первый раз пугает тебя, орет, теперь стал руки распускать. Или ты думала, что я спокойно это все проглочу? Нет, цветочек, хрен там. Я хотел с ним поговорить, может, разок двинуть по морде, но я не стрелял в него. Я этого не делал!

— А кто тогда стрелял? — не выдержав, повышаю голос. — Кто?!

— Спроси у него сама.

Вот и все. Я знаю его, на этом разговор окончен. Он не станет больше оправдываться. Он поделился своей версией. Но ведь это ложь! У папы прострелено плечо, я видела его рану! Не сама же по себе она у него появилась. В него же кто-то стрелял!

Кнут выглядит решительным, он верит в то, что говорит. И я знаю такое его лицо, и в другой ситуации я бы ему непременно поверила. Но не в этой.

На чаше весов «честное» слово и пулевое ранение. И второе ощутимо перевешивает. Я бы мечтала, чтобы он говорил правду, все бы за это отдала, но разве можно идти против фактов?..

— Знаешь, сколько тебе теперь дадут?

— Да черт с ним, сроком, мне уже не отвертеться, это я уже понял. Ты мне лучше скажи — ты, правда, ждешь от меня ребенка? — лицо озаряется теплой улыбкой, и меня разрывает на части.

Я так хочу обнять его сейчас… как мне без него плохо.

Наклонив голову, вытираю рукавом слезы, замечая краем глаза сочувствующие взгляды охранника.

Я хочу что-то ответить, но не могу. Мешает соленый ком.

— Прости, что не ответил вчера на твой вопрос. Ну, рад я или как. Я рад, цветочек, я очень рад, — шепчет, сводя меня с ума. — Жаль, что не увижу, как он родится, не увижу его первых шагов, да и в школу его поведу не я, но хочу, чтобы ты знала — я счастлив, что у меня будет сын. Или дочь. Да, папка ему или ей достался дерьмовый, много сделал того, чем нельзя гордиться, но я все равно буду любить этого ребенка. Да я уже его люблю.

Бросаю трубку на стол и закрываю лицо руками. Эти слова… они вынули из меня душу. Я не вынесу это все, просто не переживу!

Не прощаясь и даже не оборачиваясь покидаю холодное помещение изолятора, буквально кубарем выкатившись в душный вечер. Меня тошнит, кожа до сих пор гудит от унизительной процедуры обыска. Хочется поскорее приехать домой, принять душ и отгородиться от всего мира в своей комнате. И забыть это все как можно скорее.

Но как забыть, если его избитое лицо так и стоит перед глазами… и эти его слова:

— «А кто тогда стрелял? Кто?

— «Спроси у него сама».

Как это понимать?