Я тебя присвою

В голосе смертельная тоска бьется. Так тяжело… Нет сил сдерживаться. Да и не хочу больше. Какая теперь разница? Кому нужна моя гордость? Ну, разве я виновата, что страдаю? Остаться не могу, так хоть в последний раз все-все ему расскажу. Как умею. Как он научил. Взглядом, прикосновениями, каждым движение. Все наполнено особым трепетом. Тем самым… Самым сокровенным, самым сильным, самым опасным, самым откровенным.

Любовь, если она есть, нельзя утаить.

Я за ним, за ним…

— Андрей…

Прижимаюсь лицом к его лицу. Ласкаюсь, шумно и часто дыша. Дрожащими пальцами тепло кожи впитываю.

— Тата…

— Поцелуй меня, — умоляю, лихорадочно губами касаясь. — Крепко-крепко… Андрюша…

Рывком на спину опрокидывает. Притискивая ладонью горло, долго смотрит в глаза. У него там тоже буря. Разворотила. В приглушенном свете ламп мерцают неприкрытые чувства.

— Что ты творишь? Что творишь? — вопрошает на эмоциях грубым сиплым тоном.

Я лишь слабо головой мотаю. Он резко вздыхает и сдается. Целует так, что дышать забываю. Все ему отдаю. В эту минуту ничего не жаль. Даже жизни, которая без кислорода невозможна.

Ладонь Рейнера смещается мне на грудь. Разительно мягко оглаживая жаждущую внимания плоть, замирает под ней на ребрах. Там мое сердце ему отдается. Выламывает кости и мышцы. Не могу контролировать. Барабанит изнутри. Все щиты срывает.

Я твоя. Твоя.

Сегодня первый раз полностью. И в последний.

— Последний раз… — выдыхаю ему в губы.

Рейнер издает какой-то животный рык и кусает меня. До боли, но почему-то все же не настолько это больно, как внутри.

Его хватка становится еще жестче. Больше этому не возмущаюсь. Мне нравится. Именно так. С ним.

Омут Рейнера…

Утонула. Выныривать не хочу, хоть и знаю, что надо. Должна… Завтра.

— Все равно моей останешься, — хрипит Андрей, замирая лицом в районе моей ключицы. — Рви. Ломай. Режь. Ничего не изменится. Всегда моей будешь. До смерти. А может, и там… После. Ты, мать твою, понимаешь? Что творишь?

— Не могу иначе… Прости… Прости, пожалуйста, — обхватывая ладонями его лицо, соскальзываю ниже по кровати, чтобы поравняться. Судорожно целую везде, куда попадаю. — Я тебя тихо… — …любила. — Но всем сердцем… Задержи это… Сейчас…

Андрей сдавленно матерится и продолжает меня раздевать. Знаю, что просить остаться не станет. Он изначально не просил. Не в его это характере. Когда чего-то хочет, берет и делает. Действовать разговорами ему сложно. Чаще, напротив, только хуже делал, когда решал что-то озвучить.

Мой грубиян… Дровосек. Дуболом Рейнер. Мой.

Жалит и сводит с ума прикосновениями. Следы оставляет. Уже оставил… Зарубцевались. Жить, как раньше, не позволят. Я уже другая.

Этой ночи нам обоим мало будет. Он меня всю запятнает. Каждый участок моего тела. Я не против. Только за. Всеми фибрами души. Теперь мне ничего не страшно и не противно. С ним любую любовь принимаю. Самые откровенные и грязные формы. Кайфую от этого не меньше, чем сам Андрей. Осознание единения до сладострастной дрожи доводит. Его власть надо мной не унижает. Она дарит безумное наслаждение.

Когда входит в меня, плачу и дрожу. Не могу сдержаться. Он это понимает правильно. На миг застывает. Гладит лицо, стирает горячую влагу. И целует. Не торопится двигаться, а я тороплюсь.

— Трахай меня… Трахай меня, пожалуйста…

И он трахает. Сначала томительно и нежно. Затем быстро и грубо, выбивая гудящие стоны и крякающие охи. Потом обратно мучительно медленно. Даже когда кто-то из нас кончает, не останавливаемся. Меняется темп и амплитуда, но полностью движения не прекращаются. Этот процесс длится бесконечно. Семя вытекает из меня, моей собственной смазки становится все больше и больше. Но остановиться не можем.

Лишь ближе к шести часам утра силы полностью покидают нас. В окно бьется рассвет нового дня, однако уснуть даже не пытаемся. Слишком мало времени осталось, не для сна оно. Виктор приедет в девять. Андрей настоял, я договорилась.

Еще чуть-чуть, и все решения сама принимать буду. Радуюсь ли я? Нет. Не стоит это всего остального.

— Тебе, правда, ничего не угрожает? Не обманываешь, чтобы успокоить? — в сотый раз поднимаю эту тему.

Тревога не отпускает.

Рейнер с минуту молчит, потом отвечает каким-то слишком равнодушным тоном:

— Не обманываю.

После того сладкого безумия, что мы вытворяли ночью, эта холодность ощущается резче, чем когда-либо.

— Когда ты жил в нашем доме… — зачем-то хочу поделиться. — Тогда еще… Когда я тебя видела, у меня внутри все клокотало. Ты мне нравился… Кхм… — сажусь и обхватываю себя руками. — Да ты и сам, наверное, замечал. Это я… глупая…

Андрей никак не реагирует на это признание. Я обернуться не решаюсь. Остается подняться и пойти в душ. Следом он не идет, и меня это, несмотря на то, что все тело саднит и ноет, расстраивает.

Просто это конец.

Конец.

Обид быть не может. Я требовала, чтобы Рейнер сдержал свое слово, он это сделал. Отпускает.